Белая бабочка

— Журналист Тургин разговаривает с Лаврентьевым почти каждый день, и, ей-богу, я уверен, что полковнику Трояну с академиком разговаривать не придется.

— Очень хочу, чтобы это было именно так, но факты... К сожалению, слова и иллюзии гибнут, а факты остаются.

— Это я тоже читал, — отмахнулся полковник. — Но ведь нельзя быть в плену у фактов, как порой нужно изменить правилу, чтоб не сделать ошибки...

Полковник не договорил. На стене зазвонил телефон. Анохин снял трубку.

— Слушаю. Кто хочет видеть? — переспросил он, бросив быстрый взгляд на Трояна. — Сокол Оксана Васильевна? Она спрашивала капитана милиции? Хорошо, я сейчас туда приду.

Анохин и Троян многозначительно посмотрели друг на друга.

— Я вас подожду, — сказал полковник.

...Анохин встретился с Оксаной Васильевной в уголовном розыске. Он сидел за канцелярским столом в небольшом кабинете с простыми стульями и диваном, покрытым унылым дерматином в серебристо-черных ромбиках.

— Вот уже несколько дней, — медленно говорила Сокол, — я не нахожу себе места. Вы тогда спрашивали о чертеже. Я потом взяла оригинал. Вот он, — Оксана поднялась со стула, чтоб развернуть на столе чертеж. — Мой чертеж — и в то же время... будто не тот.

— Что же вас, Оксана Васильевна, смущает?

— Бумага та же. И тушь... Чертеж правильный. И все-таки вроде не тот. У меня штрих на буквах всегда чуть потолще, и стрелки я делаю более угловато. — Сокол водила рукой по плану урочища Ста могил. — А тут смотрю, и... такое впечатление, не копия ли?

— Чертеж был готов к отъезду Лаврентьева. Вы ему в руки отдали?

— Нет, материалы для конгресса паковал Шелех, хранитель заповедника.

— Вас волнует только подлинность чертежа?

— Не только. На фотокопии, которую вы мне показывали, помечен склеп, где произошел обвал... Я вспомнила одну деталь. Когда мы откапывали труп, в склепе среди глины оказался кусок палки.

— Что же из этого следует? — удивился Анохин. — Может быть, то палка погибшего.

— Видите ли, она была не на уровне пола около трупа, а в верхнем стерильном слое обвалившейся глины.

— Как же она там оказалась?

— Вот это меня и смущает. Естественным путем она туда никак не могла попасть.

— Значит, в склепе мог быть еще один человек, с палкой?

— Мог.

— Но в акте ничего не сказано о палке.

— Тогда этому куску палки не придали значения. Просто выбросили.

— Вы выбросили?

— Нет, Шелех.

Анохину принесли фотокопию плана урочища, которую он затребовал, начав беседу с Сокол. Положив спинок на разостланный ватман, майор попросил Оксану сделать сверку.

Прошло минут десять. Наконец Оксана подняла голову и, посмотрев Анохину прямо в глаза, сказала:

— Теперь я уверена. Разница едва уловима. Но это не мой чертеж.

Хранитель заповедника

В экспедиции Остапа Петровича недолюбливали, но уважали, зная о его мужественном поведении во время оккупации.

...Голова Шелеха была тогда оценена в пять тысяч марок. По городу, в заповеднике, в Терновке и других окрестных селах висели напечатанные на желтой афишной бумаге объявления коменданта Южноморска Курта фон Регля о сбежавшем из-под ареста хранителе эосского заповедника Остапе Шелехе...

Однако расскажем все по порядку.

Дней за десять до оккупации Южноморска с Остапом Петровичем приключилась беда. Он сломал ногу. Если бы не этот несчастный случай, — вероятно, самое ценное из богатств эосского заповедника было бы вывезено или, во всяком случае, вовремя надежно упрятано.

Узнав, что немецкие танки уже в Южноморске. Шелех ночью выбрался из своей комнаты и доковылял на костылях до музея. Обливаясь потом и скрежеща зубами от боли, он закопал на усадьбе три ящика древностей, составлявших гордость эосской коллекции. В ту же ночь залам музея был придан такой вид, будто ничья рука не коснулась экспозиций. Из кладовой были вытащены многие второстепенные вещи и водворены на место упрятанных.

Чтобы не вызвать подозрений, кое-что из уникумов Шелех оставил на месте, и в том числе знаменитую терракоту, изображавшую вооруженную мечом всадницу на морском коне с рыбьим хвостом.

Ночная операция дорого обошлась Шелеху — много дней после этого он был прикован к постели.

Когда Остап Петрович наконец впервые вышел из дому, он не узнал заповедника. На всем была печать запустения. Раскопы и дорожки заросли высоким бурьяном и колючим чертополохом. Борта котлованов осыпались, и многие кладки обвалились, В швах между камнями проросла густая трава. В ковшах проржавевших вагонеток стояла гнилая зеленоватая вода.

Одичало выглядели сразу помрачневшее здание музея и облупившиеся стены домов заповедника. Обнажившаяся желтоватая дранка торчала, будто выпирающие ребра.

Первое время оккупантам было не до Эоса. Музей стоял закрытым. Остап Петрович перебрался поближе к нему, в камеральную, перетащил сюда книги, поставил чугунку и коротал свои дни. Каждую неделю он приходил в музейные залы, проверял, все ли в порядке, и сам вытирал пыль, осевшую на стекла витрин, на лак сосудов.

Поздней осенью устоявшуюся тишину Эоса нарушил резкий протяжный сигнал автомашины.