Белая Башня

Так мы и шли – три идиота. И я понимал, что мы так и уйдём, потому что ни у кого не хватит смелости предложить вернуться. У меня, было, проскочила мысль вернуться потом, позже, и собрать всё, но от этой мысли стало ещё гаже. В общем, я не выдержал и сказал, что иду назад. Тосс, было, начал насмехаться надо мной, но я видел, как он обрадовался в душе. А Тёрни неожиданно меня поддержал, и вообще сказал, что мы вели себя как маленькие, и что лучше было эти шоколадки отнести родным.

И вот мы бегом вернулись под ту яблоньку и принялись собирать то, что смогли найти. Нашли, конечно, не всё, но многое. Благо, погода стояла сухая, а на кладбище было относительно прохладно из-за тени, так что кругляши были не потаявшие, а пыль очень легко было обтереть. Мы собрали всё в одну кучу, а затем поделили на троих прямо по счёту.

И вот я со своей долей добычи вернулся домой. Вы бы видели, как были счастливы мои сестрёнки! Как была счастлива мама, что у неё растёт сын, который уже способен заработать. И даже отец уважительно пожал мне руку в тот день – впервые в жизни! И мне кажется, что я в тот момент испытал даже больше радости, чем тогда, когда швырялся шоколадками в друзей.

– Зря на себя наговаривал, дружище! – воскликнул Кол. – Отличная история!

– Ты – молодец! – поддержала Мэйлинн. – Я всегда знала, что ты – добрый и щедрый!

– Ой, да ладно вам! – Бин покраснел от удовольствия, и поймал себя на мысли, что его тошнота почти прошла, настолько он увлёкся повествованием.

– Прекрасная история, юноша, – похвалил Каладиус. – И, я так понимаю, теперь моя очередь рассказывать?

– Мы все с нетерпением ждём этого, мессир, – ответил Варан. – Вот уж ваша история, наверное, и вовсе будет совершенно невероятной!

– Не могу поверить, что сам мессир Каладиус из собственных уст поведает мне одну из своих многочисленных историй! – воскликнула Мэйлинн и даже в порыве радости прижала руки к груди, за что, правда, тут же поплатилась, не удержав равновесия и завалившись на бок.

– Осторожней, подруга, – рассмеялся Кол и вновь вернул лирру в сидячее положение. – Поменьше восторгов! Ну что ж, мессир, мы все обратились в слух.

***

– Я надеюсь, вы понимаете, что в моем возрасте довольно сложно говорить о самом счастливом моменте в жизни, – даже Каладиус не избежал вводного слова. – Само понятие счастья истирается и метаморфируется за такое количество лет. Я могу сказать, что сейчас для меня счастье – вкусно покушать, хорошо отдохнуть, узнать что-то, ранее неведомое. Счастье вновь почувствовать себя живым спустя столько лет, благодаря вам, – маг взглянул на Мэйлинн. – Но вот понятие такого, глобального счастья – я более не могу его осознать. Это как вернуться к развалинам своего старого дома: ты знаешь, что он был тут, ты видишь его в своих воспоминаниях, но по сути – это всего лишь руины. Поэтому я прошу прощения, что мне придётся чуть изменить установленные правила. Я расскажу не самое счастливое воспоминание, поскольку такового у меня нет, и я буду неискренен. Я расскажу один из случаев, вспоминая о котором, я горжусь тем, что сделал.

Все молчали – никто не произнёс ни слова, ожидая, что перед ними сейчас распахнётся сама история. И они не ошиблись.

– Я был тогда на пике своего могущества. Великий маг Каладиус, перед которым склонялись даже августейшие особы и которого многие считали земным воплощением Асса. Да-да, друзья мои, вы станете смеяться, но в то время поразительно много людей думали именно так! Я не раз встречал свои изваяния в храмах Асса, и многие ассианцы падали на колени, видя меня. Мне было тогда немногим более трёхсот лет, но благодаря моей маленькой хитрости люди верили, что мне уже более шестисот. Вы можете посчитать, что было это чуть больше четырёхсот лет назад, в эпоху правления Конотора Второго Грозного, последнего короля Латиона из династии Тионитов.

Собственно говоря, я тогда был придворным магом короля Конотора. Хотя предостерегу вас от того, чтобы впасть в заблуждение при этих словах. Я был придворным магом, но я не был слепым слугой короля. Вы, возможно, знаете, сколько черных дел свершил этот монарх. Увы, некоторые из них и на моей совести. Но я твёрдо могу сказать, что ответственен за них лишь я. Если я свершил нечто, достойное ужасания, то сделал это по собственной воле, исходя из собственных соображений, а не по велению короля, которого сам я считал мелким и недостойным.

По большому счету, я был ещё и первым министром короля, его правой рукой и, если можно так выразиться, его головой. Ибо король Конотор, особенно в последние годы, не слишком-то дружил со своим разумом, живя в выдуманном им же самим кошмаре, где его окружали одни предатели и убийцы. Вы, возможно, знаете, что он казнил своего собственного сына, наследного принца Конотора, которому так и не суждено было назваться Конотором Третьим. Он же приказал удушить своих жену и дочь, подозревая их в изменах: одну – в личной, другую – в политической. Он казнил бы и меня, если бы посмел. Но он не смел.