Белая дорога

Кадар помрачнел. Разговор этот ему явно не нравился. Гена раздражал его. «Чего веселится, дурак? — со злостью думал он. — Да… а у Орана, видно, дела не так плохи, как у меня. Наверное, таких потерь нет. От волков, вишь ты, отбился. А я не сумел… Кто-то мстит мне… Слава моя кому-то мешает… Все хотят побывать на моем месте! И этот, Гена, — молодой, да ранний, тоже небось высоко метит. За Орана радуется… Суетится, везде нос свой сует… Конечно, он, можно сказать, жизнь мне спас, это так. Но в остальном… только мешает. О чем, интересно, Урэкчэнов думал? Мне нужен такой, как Нюку, чтоб знал свое место и не лез со своими советами. А этот, вишь ты, все учить норовит. Не выйдет! Я тебя заставлю уважать Кадара Болгитина! Вот и насчет Кэтии, кажись, заподозрил… Надо поосторожнее быть, а то как бы шуму не наделал, щенок… Завидует, поди…» Кадар сидел погрузившись в свои мысли и не прислушиваясь больше к разговору друзей. Чужие успехи его не интересовали.

Сложный человек Кадар. С одной стороны — вроде бы работящий, опытный, тут ничего не скажешь. Но — черствый какой-то. Чужой боли-беды не чувствует. Во всем хочет быть первым. Чей-то успех — ему нож в сердце. Привык он, что все в бригаде ему подчиняются. Его слово — закон. Другие вроде и мнения своего не имеют. Во всяком случае, помалкивают. А Гена ему ни в чем не уступает. Когда они вместе ездят к оленям, Кадар незаметно состязается с ним — в меткости метания маута, в быстроте упряжки. Гена и тут не отстает от бригадира. Где только и научился? Весь в своего отца. К тому же еще шибко грамотный. Целый воз книг приволок. Ночами читает. Когда и спит-то? Нет, странный он человек, Кадару его никак не понять.

За столом громко засмеялись. Кадар встрепенулся, с неприязнью посмотрел на Гену, резко поднялся и процедил сквозь зубы:

— Хватит тут языки чесать. Работы полно, пока светло, нарты осмотреть нужно. А ты, — на ходу бросил он Кеше, — отдыхай пока. Вечером в стадо поедешь.

На следующий день вернулась из поселка Капа. Привезла Гене два письма. Одно от жены, другое — от Степана. Письмо друга обрадовало его. Он даже прочитал его первым, надеясь найти хоть какое-то объяснение — почему тот ушел из бригады.

Вначале Степан ничего особенного не писал. Обычные вопросы: как дела? Освоился ли с оленями? Как там Мойто? О себе почти не рассказывал. Просил только присмотреть за собакой, может быть, он соберется и приедет за ней. Гене стало жаль Мойто, Они так привязались друг к другу… Но Степан — хозяин, конечно, он может забрать Мойто. Надо будет потом взять у него щенка…

Гена невольно расстроился, ведь он ждал от друга совсем других слов. Но тут он заметил в конверте еще один листок. Развернул — продолжение письма. Даже не продолжение, а, по сути дела, новое письмо.

«…Гена, я, может быть, работал бы еще в стаде, если бы не Болгитин. Он прямо возненавидел меня. Никогда нормально не разговаривал. Только командовал. Если что не получается, виноватым оказывался я. Олени ли потерялись или еще что… Все я причина. Найди, рычит Кадар, без оленей не возвращайся! И потом… кажется мне, не все у него, как бы сказать, по совести, что ли… Ты присмотрись к нему, но и остерегайся. А у меня он окончательно отбил охоту работать в стаде. Неужели и в других бригадах так? Как же тогда людям верить… Меня, если можешь, шибко не осуждай. Я сам собой недоволен, а поделать ничего не могу. Вроде бы боюсь чего-то…

Тебе желаю удачи. Может, ты окажешься сильнее меня. Хорошо бы…

Степан».

Слова Степана озадачили Гену, хоть и писал тот сверхосторожно. Значит, он тоже видел, что дела у бригадира не столь хороши… Почему же не сказал об этом Адитову? Просто ушел, и все. Нет, Степан, так не годится, рано ты лапки вниз опустил. Мы еще повоюем, выведем Кадара на чистую воду!

Письмо от Клавы было длинное. Крупным круглым почерком она писала: