Белая дорога

Мэтин Петрович вчера с утра вызвал Гену Умтичана к себе, сообщил, что удовлетворяет его просьбу, и предложил сразу же поехать в стадо Кадара Болгитина, где объявилась волчья стая. Управляющий признался, что не сумел уговорить Степана вернуться в бригаду. Пусть парень побудет в поселке, в грузчиках, а там видно будет. Глядишь, и одумается. Мэтин Петрович все же верил в него.

А вот Урэкчэнов совсем не тот разговор начал, когда Гена зашел к нему в кабинет.

— Тебе повезло, парень, — сказал заведующий оленефермой и хитро улыбнулся.

— В каком смысле? — не понял Гена.

— Раз — и в дамки. Без всяких трудов попадешь в лучшую бригаду совхоза. За какие такие заслуги, интересно знать?

Как будто Гена выбирал бригаду. Действительно, Кадар Болгитин давно известен в районе. Не было случая, чтобы он не выполнил план. У кого олени всегда в сохранности? У Кадара. Кто сдает в госзакуп самых упитанных и тяжеловесных оленей? Опять Кадар. Конечно, Гене приятно было, что его направляют именно в бригаду Болгитина. Рядом с ним многому можно научиться. Его опыт поможет быстрее освоить дело. С другой стороны, хотелось поехать в самое слабое стадо, поднять его до уровня лучших. Но, говорят, тут появились волки. Спасать надо, говорит Урэкчэнов, лучшую бригаду совхоза. В совхозе, говорит, должна быть бригада, на которую равнялись бы остальные. Что будет, если проклятые волки разгонят оленей или, еще хуже, затравят? Так что, Гена, пособи Кадару в трудное время… Ну что ж, Гена не против, раз надо — он пособит.

— Бу-у-ув! Був-був-був! — неожиданный собачий лай прервал мысли Гены. Бег упряжных оленей стал упругим и легким. Их тоже обрадовал долгожданный лай собак. Значит, жилье совсем рядом. Значит, конец пути, отдых.

Впереди темнели три палатки. У подножья сопки чернел довольно обширный кораль[4]. Там и сям в беспорядке стояли нарты. «Наверное, уже глубокая ночь, раз все спят», — подумал Гена, заметив, что ни одна труба не дымит. Только подумал, как на стенках палаток заплясали отсветы зажженных свечей, послышались глухие удары дерева о железную печку. Это поленья тычутся в дверцу и бока печки, когда человек сует внутрь приготовленные для растопки дрова. Из тонкой трубы хлопьями повалил густой дым, сильно защекотал ноздри горьковато-сладким запахом. Гена распряг тяжело дышащих оленей. Скинул с себя доху и сразу почувствовал необычную легкость в плечах. Ударяя нога об ногу, сбил с торбазов[5] снег и двинулся к ближней палатке, на ходу развязывая под подбородком тесемки меховой шапки.

— Вот и я. Здравствуйте, — сказал Гена, плотно запахивая за собой дверцу, чтобы не выпускать тепло.

— Дорообо. Здравствуй. Ты, Гена? — улыбаясь, спросил Кадар и слегка пожал широченной ладонью руку гостя. Он уже оделся и хлопотал с чайником. Жена его тоже поднялась с постели и смуглыми мягкими пальцами заплетала длинные косы.

— Который час? Наверное, уже за полночь? — спросил Гена.

— Нет, только десять. Тяжелый день был. За волками гонялись, вот и легли пораньше, — словно оправдываясь, ответил Кадар. Он был высок ростом, обожженное ветрами широкоскулое лицо в отблесках пламени свечи и печки казалось полированным. Бросались в глаза прямой низкий нос с широкими ноздрями, тонкие жесткие губы и массивный подбородок. Особой радости бригадира, несмотря на его улыбку и суету с чайником, Гена не чувствовал. «Может, ему не сообщили, что я буду вместо Степана?» — подумал он, а вслух сказал:

— Что-то долго ехал, аж устал.

Гена снял с себя шерстяной вязаный шарф, меховую куртку. Он понял, что попал в палатку бригадира. Задняя стенка и бока палатки утеплены оленьими шкурами. На полу — толстый слой лиственничного стланика, тоже укрытого шкурами. Нечто вроде большой перины. На ночь здесь расстилают постель. Узкое пространство вокруг печки вымощено четырьмя рядами гладко обтесанных толстых жердей. Для удобства и безопасности — не дай бог выплюнет огонь из печки горящие искорки, упадет уголек на жерди и потухнет, а коснись он шкур или стланика — не миновать беды.

— Дорога дальняя, не скажешь, конечно, что одна нога — здесь, другая — там, — согласился Кадар. — Немудрено и устать. Да ты садись, сейчас чай пить будем.

— Получается, я добирался до вас полсуток, — Гена с удивлением посмотрел на часы.

— Главное, ты приехал, — вновь улыбнулся Кадар, его узкие глаза совсем превратились в щелочки, по краям которых резво побежали тонкие морщинки. Редкие для северян густые брови и волнистые, с проседью волосы резко выделяли его среди оленеводов. Да и имя ему подобрали под стать: Кадар — по-эвенски значит глыба, скала. Был он могучим и на редкость сильным. Гена с детства знал Кадара. Он был старше его лет на десять. Знал и его жену Капу. Женаты они вот уже лет пятнадцать, и все эти годы Капа была словно тенью Кадара, и зимой, и летом пасла с ним совхозных оленей.

— Я слышал, ты это расстояние преодолеваешь за шесть часов, — Гена вопросительно взглянул на Кадара. Тот промолчал, но похоже было, что похвала пришлась ему по душе.

— Он всегда такой… торопливый, — улыбнулась Капа.