— Мой муж убил себя, потому что боялся, мистер Паркер. Что-то, что он сделал когда-то, пришло, чтобы поймать его. Он рассказывал Эллиоту, но Эллиот ему не поверил. Муж не стал рассказывать мне о том, что это было. Напротив, делал вид, будто все идет нормально до того дня, когда пошел в гараж с куском желтого шланга и убил себя. Эллиот тоже старался делать вид, что все в порядке, но, я думаю, он знает больше, чем говорит.
— А чего, по вашему мнению, боялся покойный мистер Фостер?
— Не чего — он боялся кого-то.
— У вас есть какие-то соображения по поводу того, кто бы это мог быть?
Адель Фостер поднялась и движением руки попросила меня следовать за ней. Мы поднялись по лестнице наверх, прошли через то, что в прежние времена служило в качестве комнаты ожидания для пришедших с визитом, а теперь было превращено в роскошную спальню. Мы остановились перед запертой дверью, она повернула ключ, торчавший в замке, и отперла ее.
Эта комната служила когда-то небольшой спальней или гардеробной, но Джеймс Фостер превратил ее в кабинет. Здесь стояли компьютерный стол и кресло, а также чертежная доска и ряд шкафов вдоль одной стены, заполненных книгами и папками. Окно выходило во дворик перед домом; верхушка цветущего кизила была видна в нижнем его уголке, последние белые цветы увяли и осыпались. Сойка сидела на верхней ветке кизила, но наше движение за стеклом потревожило ее, и она внезапно исчезла, махнув на прощание голубым хвостом.
По сути, птица лишь на мгновение отвлекла мое внимание, от стен этой странной комнаты. Не могу сказать, в какой цвет они были покрашены, потому что краски не было видно под чешуйками листов белой бумаги, приклеенными к стенам. Комната как будто пребывала в постоянном движении, потому что листы трепетали на сквозняке. Листы были самых разных размеров: некоторые с почтовую открытку, другие больше чертежной доски Фостера. Одни были желтыми, другие темными; одни гладкими, другие разлинованными. Детали менялись от рисунка к рисунку. Моментальные наброски, сделанные короткими точными штрихами карандаша, соседствовали с тщательно прорисованными изображениями. Джеймс Фостер был почти художником, но, казалось, у него есть только одна тема, воплощенная в десятках рисунков.
Бессознательно вместо того, чтобы подойти ближе и лучше рассмотреть рисунки, я отступил назад от стены и почувствовал, как рука Адель Фостер мягко похлопала меня по плечу, успокаивая.
— Ее, — сказала она, — ее он боялся.
Мы перешли к кофе. Некоторые из рисунков лежали на кофейном столике перед нами.
— Вы показывали это полиции?
— Эллиот велел мне не делать этого, — покачала она головой.
— А он объяснил вам, почему?
— Нет. Он сказал только, что будет лучше не показывать им рисунки.
Я рассортировал наброски, откладывая изображения женщины в сторону, и обнаружил серию из пяти пейзажей. Каждый из них изображал одно и то же место: гигантскую яму в земле, окруженную деревьями, похожими на скелеты. На одном из рисунков из ямы поднимался столб огня, но и в нем легко угадывался силуэт женщины, обернутой языками пламени.
— Это место существует?
Миссис Фостер взяла у меня рисунок и принялась его изучать, потом вернула его мне, пожав плечами:
— Не знаю. Вам надо было бы спросить Эллиота. Он мог знать.
— Я не смогу сделать этого, пока не найду его.
— Боюсь, с ним что-то случилось, может быть, то же самое, что произошло с Лэндроном Мобли.