Белая дорога

Ни полковник, ни сопровождающий нас сержант не проронили ни слова, пока мы шли по корпусу №7. Мы миновали лазарет, где старикам в инвалидных колясках раздавали лекарства, необходимые для продления их пожизненного срока. В пятом и седьмом корпусах находились престарелые, больные заключенные. Они размещались в многоместных камерах, украшенных надписями типа «Привыкай!», «Кровать Эда». В прошлые годы сюда могли определить пожилых заключенных особого типа, таких как Фолкнер, отправив их сюда или в административное отделение в камеру к остальным, ограничив их передвижения до решения по делу. Но теперь главный корпус для них находился в заведении Супермакс. Там не было психиатрической службы, а попытка суицида требовала изучения поведения Фолкнера с точки зрения психиатра. Предложение перевести его в психиатрическую клинику Огасты было отклонено прокуратурой: там не хотели, чтобы у будущих присяжных до суда возникло мнение о возможном психическом нездоровье преподобного. Это предложение также отклонили адвокаты Фолкнера, которые опасались, что штат таким образом получит возможность под благовидным предлогом поместить их клиента в условия более строгого наблюдения, чем где бы то ни было. В конечном итоге в качестве компромиссного варианта выбрали Томастон.

Фолкнер попытался вскрыть себе вены с помощью острого керамического осколка, который спрятал в переплете Библии перед тем, как его перевели в Супермакс. Он воздерживался от его применения почти три месяца своего заключения. Его тело обнаружил ночной дежурный во время очередного обхода; он едва успел вызвать медицинскую помощь, как Фолкнер потерял сознание. В результате преподобного перевели в отделение по стабилизации психического состояния заключенных в западном крыле тюрьмы Томастон, где его сначала поместили в специальный коридор. С него сняли обычную одежду, надели нейлоновую рубаху. За ним велось постоянное скрытое видеонаблюдение. Кроме того, все его действия и разговоры фиксировал в журнале специально для этого выделенный охранник. Параллельно велась запись разговоров с помощью электронного оборудования. После пяти дней в боксе Фолкнера перевели в другое помещение, заменили рубаху на обычный синий комбинезон заключенного, разрешили горячее питание, посещение душа, средства гигиены, кроме бритвы и принадлежностей для бритья, доступ к телефону. С ним начал работать тюремный психолог, а также психиатры, выбранные его адвокатами, но он по-прежнему хранил молчание. Затем он потребовал разрешить ему сделать телефонный звонок, связался со своими юристами и попросил устроить разговор со мной. Его требование провести встречу, не покидая камеру, возможно, к его удивлению, было удовлетворено.

Когда я прибыл в корпус, охранники приканчивали бургеры с цыпленком, доставшиеся им от ланча заключенных. Едва я появился в общей комнате, где местные обитатели проводили свободное время, все прекратили свои занятия и уставились на меня. Приземистый горбун пяти футов роста с прилизанными длинными волосами приблизился к решетке и, не говоря ни слова, окинул меня оценивающим взглядом. Я поймал его взгляд — мне совсем не понравилось мое ощущение при этом, — и взглянул на него еще раз. Полковник и сержант присели на край стола и смотрели мне вслед, когда я в сопровождении охранника шел по коридору к камере Фолкнера.

Я почувствовал озноб на расстоянии десяти футов от него. Сначала я подумал, что меня знобит от внутреннего сопротивления, от нежелания предстоящей встречи со стариком, но потом заметил, что охранник рядом со мной тоже как-то поеживается.

— Что-то не в порядке с отоплением? — поинтересовался я.

— Работает вовсю, — ответил он. — В этом здании тепло исчезает, как вода в решете, не нагреешься, но такого еще никогда не было.

Он остановился, когда мы еще не достигли того места, где обитатель камеры мог нас заметить. Голос охранника понизился:

— Это он. Проповедник. Его камера просто выстыла вся. Мы пробовали поставить рядом два обогревателя, но они каждый раз выходили из строя, — он неуклюже переминался с ноги на ногу. — Это как-то связано с Фолкнером. Он просто каким-то образом снижает температуру вокруг. Его адвокаты вопят об ужасных условиях содержания, но мы ничего не можем поделать.

При его последних словах что-то белое промелькнуло справа от меня. Прутья решетки находились почти на линии моего взгляда, и казалось, что возникшая передо мной рука, прошла сквозь прочную стальную стену.

Длинные белые пальцы ощупывали воздух, шевелясь, подергиваясь, словно они могли не только осязать, но и имели способность слышать и видеть.

А затем раздался голос, напоминающий звук падающих на бумагу металлических опилок.

— Паркер, — произнес он, — ты пришел.

Медленно я приблизился к камере. Ее стены были покрыты влагой. Капли поблескивали в искусственном свете, сверкая тысячами серебристых глазков. От камеры и от человека, стоящего в ней, исходил запах сырости.