Белая эмиграция в Китае и Монголии

И в ответ на это с горы, из унгерновской группы, раздался острый и длинный свисток… и затарахтели свинцовым разговором унгерновские пулеметы и винтовки. Начался не бой, а расстрел белыми красных. Отдельных звуков слышно не было – все слилось в один сплошной и мощный гул-стрекот, а в лощине уже начался ад. Вздымались на дыбы лошади и падали, кричали люди и тоже падали, все смешалось в одну массу, в один живой мечущийся клубок; кони с храпом носились по зеленой лощине, а отдельные люди бежали, падали, вставали, оставались на месте и ползли к опушке леса… А лесная чаща уже стонала и похрустывала от ломаемых пулями веток, и жалостно трепетали листьями деревья.

Отряд Щетинкина был уничтожен почти полностью. Из отряда спаслись лишь единицы. Разгром красных был закончен в десять минут, и полукольцевое горное ущелье огласилось ликующим «Ура!» унгерновцев. Через час бригада спокойно переправилась вплавь через реку и на противоположном берегу устроилась на продолжительный отдых.

* * *

После жестокого разгрома большевистского отряда Щетинкина под рекой Селенгой унгерновская бригада перешла через реку и остановилась на отдых на несколько дней. Стоял жаркий и обильный жизнью природы июль месяц, душистые травы дополняли воздух своим бесконечным ароматом, река была чистая, светлая, вода в ней была холодная, и унгерновцы отдыхали душой и телом. От вечного страха перед Унгерном, от его ташура, от мыслей о расстреле, о разгромленных наголову красных и жили думами о Востоке и о том, что впереди ждет отдых и короткий мирный перерыв. Песни, смех и веселый разговор нарушали круглые дни селенгинскую окрестность, набирались силами всадники и лошади, и думки о том, что произошло и как избавились от жестокого барона, уже уплывали в дымке других походных интересов.

Командование бригадой принял начальник штаба барона Унгерна полковник Островский, человек вялый, малорешительный и далекий от инициативы. Он принял бригаду по старшинству, так как военная субординация еще крепко жила в офицерских мозгах. Впоследствии этот полковник перешел на службу к красным, но вряд ли они в его лице приобрели ценную личность.

Отдых закончился, и бригада в стройном порядке выступила на восток. А с выступлением начались непорядки. Унгерновцы, привыкшие к тяжелому ташуру барона и к мысли, что за всякий беспорядок, за нарушения воинской дисциплины он без особых разговоров повесит на первой осине, решили распоясаться, тем более, новый начальник авторитетом и уважением не пользовался. По пути тут и там маячили монгольские юрты, ходил скот, и более ретивые пытались «грабануть». Монголы, хорошо не учитывающие, кто идет, красные или белые, грабители или настоящие солдаты, при приближении колонны бросали свои юрты и спасались бегством. Этим начали пользоваться отдельные всадники, а среди них первенствовали артиллеристы Дмитриева, который сам был не лишен желания бесплатно поесть то, чего не было в обозе. Положение становилось серьезным, и бригаду ждал полный развал и дезорганизация. Полковник Островский растерялся, но на выручку пришел есаул М. Он решительно взял в руки эмблему бароновской власти ташур и начал действовать. Как только из колонны вылетала группа мародеров и мчалась к монгольской юрте, ее догонял есаул, и жестокие удары по головам и лицам сыпались на «молодцов». Некоторые пытались протестовать, но ташур делал свое дело, и мародерство через несколько дней прекратилось.

Шли унгерновцы в буквальном смысле слова раздетыми. Шелковые тарлыки превратились в одни лохмотья, ноги вылезли из ичиг, а июльские ночи в Монголии были холодные и пронизывающие. Остро чувствовалась и недостача в продуктах. Нужно было находить выход: или грабить монгол, или достать все необходимое другим путем. Положение спасали монгольские монастыри. Они попадались по дороге, и некоторые из них были не только безмерно богаты, но и велики, как крепости. В монастырях-крепостях, окруженных высокими стенами, жило по пятьсот и по тысяче монгольских лам, и этот монгольский священный класс помог унгерновцам. Монахи плохо знали, что из себя представляют унгерновцы, и наглухо затворялись в своих крепостцах, но, когда специально командируемые офицеры с небольшим нарядом казаков приезжали к ним и почтительно просили за деньги снабдить их бригаду одеждой и продуктами, ламы, удостоверившись, что это не красные и не степные бандиты, охотно шли навстречу. Скоро бригада не только приоделась, но и частенько смаковала особое монгольское лакомство «урму» – молочную пенку, несколько раз сложенную и высушенную на солнце.

Так шли дни. Бригада шла по ночам, храня силы лошадей, и постепенно продвигалась к заветному пункту, к Хайлару. Поход был тяжелый, степь казалась необъятной, и лишь далекие горы немного освежали и немного украшали общий унылый ландшафт.

В один из походных дней, на стоянке, к полковнику Островскому пришел командир остатков Монгольского полка полковник Ачаиров и доложил: