Белая эмиграция в Китае и Монголии

Звуки величественного русского гимна «Боже Царя Храни», отчетливый ружейный прием «на караул», принятый всеми почетными караулами одновременно, – эта сцена заставила очень многих из русских резидентов, присутствовавших на параде, заплакать от радости. В Шанхае это был праздничный день, и весь район Банда был запружен тысячами зрителей всех национальностей, следившими внимательно за военной церемонией. В этот день, как никогда, разноплеменный Шанхай сливался в одну семью, вспоминая своих героев, погибших на полях сражения Первой мировой войны.

В общественно-церковной жизни русского Шанхая в 1928 г. происходили нелады: епископ Шанхайский и глава пекинской духовной миссии, епископ Симон, почему-то не ладили со Свято-Николаевским военно-приходским советом, который принял решение (и начал проводить его в жизнь) о постройке Храма-Памятника мученически погибшему Государю Императору Николаю II Александровичу. Эти нелады очень больно отзывались в сердцах православной белой русской колонии Шанхая. Свято-Николаевцев называли, почему-то, «дырниками». Может быть, потому, что их первая временная церковь была открыта в захолустном месте, в «дыре», но это название, широко распространенное среди белой русской колонии Шанхая, конечно, вело к разъединению.

Весть об этом печальном событии, естественно, распространилась далеко за пределами Шанхая и докатилась до Харбина, где в то время особым авторитетом пользовался епископ Камчатский Нестор. Епископ Нестор решил попытаться уладить эти церковные раздоры и в ноябре 1928 г. прибыл в Шанхай. Его миссия закончилась успехом. Благополучно завершив это великое церковное дело, владыко Нестор начал свои визиты в русские национальные и общественные организации и, конечно, первым долгом посетил Русский отряд, Ш.В.К., о котором много слышал еще в Харбине. Это было 15 ноября 1928 г., когда он, вместе с епископом Симоном, посетил обе казармы отряда и везде был встречаем подобающим этому случаю пением и церемонией.

Шанхай, «город-гигант» (почти 4 миллиона населения в то время), был городом контрастов: рядом с «мраморным дворцом» миллионера, сирийского еврея Эзра, сделавшего себе состояние на торговле наркотиками, ютятся бамбуковые хибарки китайской бедноты; огромное поместье Хардуна (тоже сирийский еврей, имевший несколько десятков приемных детей разных национальностей, главным образом китайцев, и женатый на китаянке) пустовало, а рядом, в полуразрушенных двух-, трехэтажных деревянных домишках, с покосившимися балконами, выбитыми стеклами и прогнившими полами, готовыми обвалиться каждую минуту, ютились десятки китайцев, набивавших эти домишки наподобие сардин в консервной банке.

Прекрасный автомобиль последней модели обгонял по дороге деревянную арбу, которую с трудом тащила пара изможденных китайцев-кули и целые сотни рикш и «билборроу», запряженных человеком-китайцем.

Пекинг род – одна из наиболее шумных и многолюдных улиц Сеттльмента – шикарный автомобиль дает оглушительные гудки, пытаясь обогнать современный электрический автобус («кукушку»), но, обогнав, неожиданно наталкивается на «непроходимое препятствие»… стадо буйволов, которых гонят на бойню на Фирон род. Впереди идет постоянный, «штатный» буйвол-вожак, который доводит этих «смертников» до места назначения, а потом возвращается за новой партией.

Шикарные европейские рестораны – и тут же, около входа в них, чадящие удушающей вонью дешевого горелого бобового масла «походные кухни» разносчиков-китайцев, на которых они готовят для своих «клиентов»-кули лапшу и «козы».

Современная парикмахерская с десятками прекрасных удобных кресел, парикмахеры в белоснежных халатах, шампу, электрическая завивка, маникюр и прочие достижения современной техники и культуры, а у входа в парикмахерскую, на тротуаре улицы, на деревянном треножнике, в небольшом тазике, подогревается жаровней с горящими в ней «брикетами» вода «походной парикмахерской», а сам парикмахер, усадив своего клиента на пустой ящик из-под мандаринов, бреет ему голову каким-то куском остро отточенного железа.

Прекрасные кинематографы и театры, с мягкими удобными креслами, с полами, устланными коврами…, а у входа…, на тротуаре «кинематограф-ящик», в котором, заплатив коппер, прохожий китаец, приблизив глаз к небольшому наблюдательному отверстию, может увидеть «живую картину» и… получить «трахому» глаза – этот бич китайской бедноты.

Толстый, разодетый в шелка китаец, коммерсант или компрадор, важно следующий к своему автомобилю под охраной нескольких вооруженных револьверами «мабянов»-бодигардов (много русских было на этих службах), проходит, не замечая лежащего прямо на тротуаре почти совсем голого калеку-нищего, хриплым голосом просящего себе подаяние.