Белая голубка Кордовы

…Жука была дома, валялась на своем продавленном диване с книгой в руке и бутербродом в другой, смотрела концерт: там нескончаемая Валентина Толкунова пела и пела своё медоточивое поговори со мною, мама… Захар, не переобуваясь, прошел к дивану и молча сел в ногах у тетки. Господи, как можно всю жизнь проспать на этом диване… Чокнутая, чокнутая баба!

– Потрясающая буженина! – сказала она по-испански, не отрываясь от экрана. – Сделай себе бутерброд, ихо…

Часто, возвращаясь из университета, Жука забывала перейти на русский, тем более, что племянник уже совершенно свободно поддерживал разговор на испанском.

Он поднялся, выключил телевизор и встал над нею, скрестив на груди руки.

– Где картины? – тихо проговорил он.

– Какие картины? – крикнула она. – Ты спятил? Немедленно включи Толкунову!

– Дедова коллекция… – повторил он еще тише. – Быстро вспоминай.

– Ты спятил, – начала Жука. – Сопляк, ты знаешь, что такое Блокада? Мы продали все кольца, шкатулки, запонки… мы жрали картофельные очистки, варили папину портупею… однажды тетя Ксана принесла соседскую кошку, и мы разделали и сварили ее, потому что хотели есть!!! мы…

Он быстро наклонился, обеими руками вцепился в ее густые кудри, легко потянул, но она закричала:

– А-а-а!.. что ты делаешь, паскудник?! От-пус-ти!!!

– Жука. Я тебя убью, – глядя на нее без улыбки, пообещал Захар.

– Я не помню… – жалобно проговорила она, подняв на племянника умоляющие глаза.

– Смотри! – он отступил на середину комнаты, подняв обе руки, как дирижер перед оркестром; и точно как дирижер перед начальными тактами увертюры, смотрел на нее напряженно и грозно:

– Смотри: вот я – это он. Я – твой папа. На стенах висят картины, да? Особенно тут, в его кабинете. Много картин… вот тут… и тут… Висят рядком, близко друг к другу, как обычно у коллекционеров… – Лицо его горело, грудь изнутри отчаянно жгло. Жука завороженно следила за раскрытыми медленными ладонями, гипнотизирующими ее.

– Да… – пробормотала она. – У нас висело много картин…

– Его предупредили об аресте, я это сейчас узнал. И он уже все решил, и хочет спасти семью и спасти картины. Смотри на меня! Я – папа… Вотя снимаю их со стен… вынимаю из рам… снимаю холсты с подрамников… долго, обстоятельно, методично упаковываю – ведь он был аккуратным и предусмотрительным человеком. Ты видела, как он их складывает…

– Да…

– Куда он их сложил? Жука! Смотри на меня! Куда! Я! Их! Сложил?!

– В серую папку, – сказала она и зарыдала, горько и счастливо, потому что весь тот хлопотный день вдруг раскрылся у нее перед глазами, как восстает в иллюзорном объеме картинка в детской вырезной книжке…

Возникла Ленуся, вся голова в бигудях, сама в халате из темно-синего китайского шелка, а вспученный желтый дракон по спине распластался:

 – Захар, ну она плачет, плачет! Ты обещал взять ребенка с собой…

 – Жука, дурка! Прекрати реветь, иначе не возьму…

Захар задохнулся, подошел и прижал ее голову к груди.

– Молодец! – сказал он, гладя тетку по черным кудрям. – Молодец, малышка. А где? Где серая папка?

– Мы отвезли ее в Винницу! – крикнула Жука, и у Захара обвалилось что-то в животе. А Жука, захлебываясь слезами и хлынувшим воспоминанием, бормотала: – Она занимала так много места в купе! А еще поезд вдруг остановился в степи, там горела пшеница, вдоль полотна… и папа выскочил первым и стал сбивать пламя своей кожаной курткой… Он кричал и сбивал пламя курткой. И тогда все высыпали из поезда и стали тушить огонь… И еще, мы с папой были в парикмахерской, в отеле «Савой», и парикмахер спрашивал – будут ли погромы, а потом папа рассказывал мне – что такое «мене, мене, текел упарсин»… и я…

– Куда в доме он спрятал папку… – безжизненным тоном спросил Захар, уже предчувствуя ответ.

– Кажется, он спустился в подвал, и потом как-то странно шутил, что квашеную капусту есть теперь чем покрывать.

– Всё. – Как-то страшно и тихо сказал Захар и вышел из комнаты, по пути включив ей эту самую поговори со мною… Пусть смотрит. Поговорили…

Когда, умыв холодной водой пылающее лицо, он вернулся в комнату, Жука стояла у окна на одной ноге, разведя руки в стороны и наклонив горизонтально корпус.

Он смотрел на нее, не веря своим глазам.

– Видишь, – сказала она, улыбаясь заплаканным лицом. – Я могу еще делать арабеск.

7

Он подготовился к поездке, как готовятся в экспедицию. В четыре утра был уже на ногах и, бесшумно передвигаясь в свете ночника, чтобы не разбудить Жуку, сложил в рюкзак все, что полагал необходимым: японский нож, веревки, ножницы, клейкий пластырь, листы бумаги, толстую пленку, несколько видов клея… Хорошо, что на всякий случай он держит дома какие-то необходимые вещи.

И впервые с удовлетворением подумал – дедова предусмотрительность..