Белая голубка Кордовы

Это Дзюба несколько лет подряд мало помалу переправлял из Винницы дедову коллекцию. Холсты, покрытые горячим воском и свернутые в трубы; рисунки, акварели и гравюры, проложенные бумагой и упакованные согласно строжайшей инструкции «Захарыча», перевозили в своих зашорканных баулах спортсмены-боксеры и дзюдоисты, велосипедисты, теннисисты и лыжники, – все, кто ехал на зарубежные соревнования, особенно в Швецию, особенно водным путем. Иногда Захар встречал в порту Стокгольма сразу двоих, уже зная, что «долговязый такой Витек» везет две акварели Дюфи, а «конопата рыжуха, симпатычна така дывчина, Оксана» – рисунок Пикассо. Для того, собственно, он и устроился в этот паб, где работало всего три человека: повар, он, Захар, и хозяйка Адель, которая весь вечер несменяемо стояла за стойкой бара, никого никогда не подпуская к кассе. В обязанности Захара входило подай-принеси самого широкого спектра: он мыл посуду и туалеты, выносил мусор и разнимал драки, обновлял ассортимент порно-журналов, запускал музыкальный автомат, разносил по столикам заказы… И когда в два часа ночи паб закрывался, мыл оставшуюся посуду, протирал столы и барную стойку и уходил, и шел по ночному пустому порту, оглядываясь на теплые огоньки кораблей, скользящие в черной воде…

Ох, Дзюбушка… Дзюбушка – это целая жизнь. Зато когда того посадили за «тяжкие телесные» (идиотская драка, этот бугай никогда не мог соразмерить силу своих боксерских кувалд, особенно по пьяной лавочке) – Захар всеми мыслимыми способами пять лет пересылал его жене и дочке деньги на жизнь, иначе бы те не выдюжили.

– Ну, как ты, родной?

Сейчас можно расслабиться минут на десять: последует торжественное и подробное перечисление всех побед его ребят, молодняка, с таким же подробным пересказом неудач, с восклицаниями и неудержимым хвастовством. Затем надо спросить про «дочу» (самая большая слабость этого динозавра) – та уже поступила в институт, что-то там педагогическое, надо выслушать и проникнуться; про жену Ларису – пенсия не за горами, давление скачет, лечиться ж не у кого… Наконец последний традиционный вопрос:

– Как там Андрюша?

– Да не беспокойся ты, Захарыч, ты шо, все нормально. Были там на родительский день, все прибрали, буквы я позолотой поновил. Лариска эти посадила, как их… – и оторвавшись от трубки: – Лара-а! Шо мы у Андрюши-то посадили? Как? – и снова в трубку: – О! флоксы и ромашки, говорит. Короче: полный порядок.

Вот теперь можно и побеседовать.

– Дзюбушка, – сказал он, не меняя безмятежной интонации, не напрягая друга. – Есть дело небольшое. Мне нужен ствол. В Майями.

– Майями, – повторил Дзюба. – Шо-та слышал. Эт где – в Америке?

– Да, город такой, Майями-Бич. Во Флориде.

Два-три мгновения в трубке легонько мычали, затем опять хриплый бас крикнул в сторону:

– Лара! Никитка Паперный, он куда поехал – в Канаду? Или Америку? А-а… А тетка его еще здесь? Та Фира Михална! – И Лара что-то неразборчиво говорила из кухни…

– Захарыч, – наконец вернулся Дзюбушка. – Лара говорит, шо Никитка вроде именно в те края попёрся. Нью-Йорк – это там близко? Не? Дальше, чем Винница к Киеву? Короче, вечером звони. Часов в девять. Получишь все наводки.

После чего они еще поговорили минут пять за Винницу – кто помер, кто – слава богу, перебивается. Вроде уже попрощались… И лишь тогда Дзюба – вот слон, как же туго до него все доходит! – спросил неуверенно и напряженно: