Белая голубка Кордовы

То есть ничего не придется, перебил он себя. Сражаться с сигнализацией стали бы те, кому необходимо проникнуть в дом. А к чему тебе его дом? Что ты там забыл? Нужно спрятаться за одной из пышных арековых пальм, что окружают виллу, и подождать — когда тот выйдет покурить на террасу — лет пятнадцать назад он уверял, что не бросит курева никогда и нипочем, впрочем, неизвестно, что сейчас велят ему здешние врачи.

Итак, дождаться, когда он выйдет покурить или подышать перед сном океанской прохладой, и сделать это. Простая работа. Отключи все эмоции. Выкинь из головы все многолетние патетические бредни про то, что ты ему перед этим скажешь. Все эти гамлетовские монологи никому не нужны. Дело только в сухом и чистом выстреле под шум прибоя, вот и все. Даже не окликать. Выстрелить дважды, как тебя тренировали, когда натаскивали на врага. Затем зашвырнуть в океан оружие и бежать обратно здоровой трусцой — к стоянке под мостом-эстакадой, где за два доллара в час припаркован твой автомобиль.

Наконец рифленые жалюзи напротив, разрисованные бокастыми и задастыми черно-красными граффити, дрогнули и медленно поползли вверх.

Кордовин поднялся и пошел. Когда подошел, жалюзи уже доползли до середины — за ними виднелось полчеловека: джинсы с оттоптанными краями, белые кроссовки…

— Хай, — сказал он в эти кроссовки. — Привет от Никиты Паперного.

По ту сторону порога помолчали, жалюзи дрогнули и приподнялись еще чуть-чуть.

— Ныряй сюда, — сказали оттуда хриплым тенором. — Давай, залазь.

Он пригнулся и через мгновение очутился в пурпурной полутьме бара; слева по шеренге тусклых бликов на бутылках угадывалась стойка. Остальное было трудно различить после яркого света дня.

— От Паперного, да… — лениво повторил смутный в полутьме паренек. В полосатом от жалюзи помещении видны были напросвет два жестких, как у удода, хохолка у него на затылке. — Было дело, звонил Паперный. Выходит, ты от Дзюбы?

— Выходит, от Дзюбы, — подтвердил Захар.

— Дзюбу уважаю, — последовала реплика. — Он меня полгода тренировал. Ну, пошли… У меня только девяносто вторая «беретта» осталась. Не знаю — годится, нет. При взведении курка вручную автоматически отключается предохранитель.

— Лучше бы «глок»…

— Был, но как раз вчера забрали. А чем тебе «беретта» плохая? Всей жандармерии Франции она хорошая, а тебе плохая?

И в подсобке за кухней, в полосатой, как лагерная роба, тьме, он почти наощупь купил «беретту» с патронами, удивляясь тому, что Лео — должно быть все-таки Лёва — тоже наощупь принял у него доллары, не пересчитывая.

— Пробки, что ль, перегорели? — спросил Захар.

— Зачем пробки, — возразил тот. — Просто не видал я тебя, и всё. Не могу описать наружность. Никак не могу.

— Неглупо, — кивнул Захар.

* * *

Он почти сутки ничего не ел. Пил много: купил в продуктовой лавке две литровых бутылки минеральной, и все заливал и заливал рваное пламя внутри.

То ему чудилось, что к ночи все получится само собой, как-то мигом сложится, ведь это просто. А через пять минут придуманная им схема казни Босоты, казни, свершенной на бегу, казалась нелепой и бессмысленной. И беззаконной.

Выяснилось, что все нелепые гамлетовские монологи, которые он мысленно произносил все эти годы десятки, сотни раз, этот зачитанный перед ударом топора приговор, почему-то обосновывали право на убийство. Человек должен знать — за что казнен, иначе всё оборачивается обыкновенным мочиловом.

И со злостью одергивал себя: у тебя нет времени на весь этот театр, идиот. Все эти годы, когда Андрюша лежал в земле, преступник жил на изящной вилле, выходя вечерами дышать океанским бризом. И любовался подлинной «Венерой». Так что брось слюнявые речи о справедливости. Он ее не заслужил.

Кроме того, существовала опасность ловушки.

Положим, Аркадий Викторович не подозревает, что именно сегодня ты настроен пристрелить его, как зайца. Но все эти месяцы, прошедшие с вашей милой телефонной беседы, он наверняка был настороже и всегда готов к встрече… Кстати, ты ничего не знаешь о том, какова сейчас его семья. Может быть, он женился и живет, окруженный молодой женой и тремя очаровательными подростками-детьми, один из которых выйдет с ним на террасу — поговорить с папой о… — о чем бы? Да нет, и это тоже бред! Ну, какие там подростки, вспомни Босоту. Вспомни странности этого господина, не замечать которые можно было только по молодости, по твоей бурной щенячьей занятости.

Кстати: был ли он нормальным мужиком — нормальным в самом прямом значении этого слова? Почему сейчас не приходит на память ни один из его романов? И почему, собственно, он жил с сестрой? И жива ли его странная, вечно сонная сестрица — уж не поил ли он ее каким-нибудь наркотическим зельем? Кто сейчас узнает…

Славная «беретта», опущенная за пазуху майки, заправленной в трусы, вначале слегка холодила живот, потом разогрелась от прикосновений к горячей коже и, приваливаясь и откачиваясь от бега, нежно прижигала тело.