Белая горячка. Delirium Tremens

Мэн хлопнул себя по карманам, которые по идее должны быть пустыми, но обнаружил там пачку «Мальборо». Одну сигарету вытянул Пацан, вторую, оказавшуюся «Винстоном», взял Адидас, третью – «LM» – жадно схватил Лысоватый. Все потянулись в туалет. Потому что сообща в палате курить нельзя. Засекут, устроят шмон, и все вообще останутся безо всего. К тому же это было кстати, потому что Мэну захотелось писать, а писать на Адидаса он не мог из-за отсутствия к этому навыка. Но так сразу пописать ему не удалось. К двум посадочным очкам в туалете стояла очередь. Да и как ей не быть? Ежели в отделении шестьдесят два человека, а посадочных очка всего два. На шестьдесят два человека. И писсуаров нет. На шестьдесят два человека. Как тут без очереди? Просто невозможно. Вот она и стояла. Даже две. По одной к каждому посадочному очку. А в умывальники никто пописать не догадался. Чай, не артисты эстрады. К тому же умывальников было тоже два. И к ним тоже стояла очередь. Чтобы помыть руки, после того как пописали и покакали в два посадочных очка. На шестьдесят два человека. Так что Мэн встал в очередь к одному из них. Не к одному из шестидесяти двух человек, а к одному из двух посадочных очков. После двух сигарет «Прима» он наконец пописал и побрел в палату. Там он увидел несколько необычную картину. Бородатого посадили на койку, двое поддерживали его, чтобы переломанный позвоночник не сложил его вдвое, а третий, жутко старый Неизвестный, стриг Бородатого. Сначала он довольно элегантно обстриг волосы на голове, а потом на морде. Через несколько минут на голове Бородатого торчал панковский гребень. После этого Неизвестный обкорнал бороду, а потом острейшим ножом окончательно побрил Бородатого. За всем этим делом внимательно наблюдал Одновозрастный. Когда Неизвестный закончил работу, Одновозрастный протянул ему пачку взятой у Мэна «Явы».

– Ваш гонорар, милейший, – сказал он.

– Покорнейше вас благодарим, – поклонился Неизвестный и вышел из палаты.

– Когда-то в «Сандунах» работал, – кивнул ему вслед Одновозрастный,

– Парикмахером? – уточнил Мэн.

– Мозолистом, – опроверг уточнение Одновозрастный. – Самому Кагановичу мозоли снимал. А когда того – того, он сюда и закосил от страха. Чтобы его не связали с антипартийной группировкой: Молотов, Каганович, Маленков и примкнувшего к ней Шепилова. С тех пор отсюда выходить не желает. А душа-то работы просит, а мозоли здесь всем по фигу. Вот он в парикмахеры и переквалифицировался. Очень полезный человек…

И вправду полезный. Потому что Бородатый превратился в благообразного панка с мордой взволнованной табуретки. Но когда его отвели в туалет и, разогнав очередь к умывальнику, уткнули в зеркало, он широко и радостно улыбнулся. И тогда выяснилось, что оглоблей ему проехались не только по хребту. Но и по зубам. Потом все вернулись в палату.

Мэн было собрался пустить в дело приобретенную по ресторанной цене водку, Адидас раскатал губу на украинскую полукопченую, но Одновозрастный остановил их.

– Только после ужина и раздачи колес. А то впрыснут «сульфу», а это не сахар.

– Что такое «сульфа»? – поинтересовался Мэн.

– Если не повезет, узнаешь.

Через какое-то время Мэн узнал, что такое «сульфа» в мельчайших подробностях, но до этого он оставался заинтригованным. Ужин не заставил себя долго ждать. Так как в отделении столовой не было, ужин на каталке развозила Санитарка, пожилая тетка, груди которой сливались с животом, который, в свою очередь, переходил в колени.

Давали гречишники. Запеченные творог с гречкой. Которые Мэн, Адидас и Одновозрастный есть не стали. Не потому, что это говно невозможно есть, любое говно можно съесть, а по высшим соображениям. Ибо какой уважающий себя алкоголик станет есть перед выпивкой. Но остальные Реанимированные гречишники приняли благодушно. Кроме Лысоватого. Тот внимательно осмотрел блюдо и впечатал его в лицо Санитарки. Сам гречишник прилип к лицу, а тарелка упала и разбилась. Прямо как золотое яичко. Все ошалели. А Лысоватый молча подобрал один осколок, внимательно осмотрел его и полоснул по вене от локтя до кисти. Потекла кровь. Которую Лысоватый стал с наслаждением вылизывать.

– Дракула …твою мать, – прошептал Пацан, очевидно, насмотревшийся по видику всякой херни.

– Нет, дорогие, – сказал Одновозрастный, – это – шандец, а шандец не лечится.

Санитарка отодрала от лица гречишник, который подобрал Пацан и тут же съел. А Санитарка, сплюнув остатки гречки, выскочила из палаты. Явился Медбрат с врачом и щприцем. Они глянули на кровопийцу, врач кивнул Медбрату, тот кивнул Адидасу и Одновозрастному. Те схватили Лысоватого и прижали его к койке. Медбрат пустил струю из заготовленного шприца и всадил его в шею Лысоватого. И боец молодой вдруг поник головой и упал на койку, закатив глаза. Медбрат вышел и вернулся с двумя простынями, которыми сраженный шандецом Лысоватый и был привязан к кровати. И захрапел.

Остальные доели свои гречишники, отнесли на кухню тарелки, сшибли из Мэновской пачки «Явы» сигареты по вкусу и отправились в туалет. Жизнь продолжалась.