Белая горячка. Delirium Tremens

16 И внезапно перед глазами Мэна раздвинулись камни, и он увидел пустыню. И это была не Иудейская пустыня, не Негев, не Кара-Кум, не Гоби. Не одна из тех пустынь, в которых побывал или читал о них Мэн. В этой пустыне не было Солнца, не было неба, не было грани, отделяющей небо от земли. Пустыня была внизу, вверху, на севере, на юге, на западе, на востоке. И между этими пустынями тоже была пустыня. И в этой пустыне клубились какие-то фигуры. Постепенно фигуры уплотнялись. И перед глазами Мэна возникли его предки. От ближних до самых дальних. Иных Мэн знал, об иных слышал. А третьих ему вернула его генетическая память.

В кресле с фанерным сиденьем в дырочках в пижаме сидел его Отец, покачивая правой ногой в висящем на большом пальце шлепанце. Он что-то говорил Мэну, но Мэн не слышал. Прозрачная, но непроходимая стена отделяла его от Отца. Заглушая его слова, мысли и любовь к сыну, которого он не видел более двадцати лет. Потом Мэн увидел Деда, которого он вообще в прошлой жизни никогда не видел. Дед, подбирая то выпадающую челюсть, то слуховой аппарат, подо все это дело пел: «Чубарики, чубчики, вы мои, отцвели кудрявые, отцвели». С этой песенкой его накрыло шрапнелью под Перемышлем, где Дед оказался вольноопределяющимся жидом в 1915 году. Он пережил Первую мировую, революцию, гражданскую и скончался 21 июня 41-го года. И вот сейчас он пел «чубарики, чубчики», постукивал разваливающимся протезом, периодически выковыривал из тела заржавленные кусочки шрапнели и по-баскетбольному зашвыривал их в вазу севрского фарфора. В которой Жена Мэна в прошлой жизни хранила свои нехитрые драгоценности от гипотетического грабежа.

А потом Мэн увидел брата Деда, своего двоюродного дедушку Давида. Он весьма задорно в гордом одиночестве танцевал фокстрот. Его обвивали языки пламени, которые хлопали с легким шумом, задавая заводной ритм. Звучала музыка какого-то непонятного инструмента. На нем играла жена двоюродного дедушки – тетя Рая. Играла одними ногами. Потому что играть руками или хотя бы помогать ими она не могла. В 42-м году в лагере Равенсбрюк ей в запястья впрыснули сулему. А пламя на двоюродном дедушке Давиде имело своим происхождением город Каунас, где двоюродного дедушку сожгли в гетто. А вокруг болтались другие предки Мэна. Об одних он имел весьма смутное представление. Других вообще не знал. Ибо что он мог знать о купце из Любека, лекаре из Гранады, талмудисте из Александрии? Словом, перед Мэном проползла бесконечная шобла предков Мэна. Умных и глупых, сильных и слабых, здоровых и больных, богатых и бедных, храбрых до безрассудства и обсерающихся от страха. И вся она разворачивалась в жестокой битве за его рождение. Но что обрадовало Мэна, среди призраков, населяющих пустыню за стеной, не было его Матери. Впрочем, когда он поднимался по лестнице к Богу, она была жива. А раз он ее не видел, значит, жива и сейчас… Хорошо… Попытался Мэн проникнуть к своим через стену Храма. Но не смог. И свои не могли обнять Мэна.

– Господи, – плакал Мэн, – пусти…

– Я бы рад, Мэн, – с грустью отвечал Господь, – но не могу. Уж так в моем мире устроено, что все разделены верой. Разделены мечом. Который со скорбью принес в мир другой мой сын. Овцы разделены с козлищами. Зерно с плевелами. Создай свой мир, Мэн, и соединяйся. Я тебе в том не буду препятствовать.

И Господь умолк. А Мэн обратился к ученикам:

– Слова разделения – это завет ненависти, а не любви. Завет, разделяющий людей не по делам, а по словам. Откровение наказания людей, не услышавших слова Божьего. Или по слабости своей, без помощи Божьей, не принявших его. Или не понявших. Так можно ли карать за незнание? Можно ли лишать бесконечного будущего слабых? Можно ли окончательно уничтожать не до конца уверовавших? Нет! Их надобно либо научить, либо укрепить, либо простить. Вместо меча разделяющего нужен сосуд вина – Соединяющий. И масличная ветвь – Утоляющая. И тогда все люди, без изъятия, соединятся у престола Божьего. И Царство Божье воцарится в мире живых. И в мире мертвых. Несмотря на веру.

И опять повернулся Мэн к стене Храма. И почувствовал, как его коснулась рука Отца, ударился в лоб кусочек шрапнели, опалило пламенем двоюродного дедушки. В ухо загудела жена двоюродного дедушки Рая. И каждый из многочисленных предков Мэна коснулся его плеча. Благословляя на создание мира, в котором они вечно будут вместе. С мириадами других людей, соединившихся вокруг сосуда с вином и масличной ветви…

Так говорил Мэн, и одобрительно внимал ему Господь. (Что «одобрительно» – это наше мнение, ибо никаких знаков одобрения Господь не подал. Зато не подал и неодобрительных. Что с некоторой натяжкой и позволяет нам сделать вывод об одобрении. Кстати, по нашему мнению, меч, который принес в мир Иисус, был мечом, преграждающим путь к Древу Жизни, открыв всем людям путь к вечной жизни.) Только ученики сомневались. Ибо не уверовавшим до конца чаша вина сейчас и маслина, чтобы загрызть вино, были им ближе, чем все сосуды и ветви в будущем.