Белая горячка. Delirium Tremens

И дабы укрепить их веру, Мэн протянул руку, и через секунду в руках у каждого ученика оказалась кружка с прохладным красным вином и горсть блестящих, отливающих жиром маслин. И сказал им и себе Мэн:

– Прежде чем что-то обещать людям в будущем, надо что-то дать им в настоящем. Чтобы сегодняшняя краткость сладости дала им возможность почувствовать бесконечную сладость будущего. Пусть ближние и дальние ваши почувствуют хотя бы краткую любовь к ним. И тогда они обретут веру в бесконечность любви в будущем. В будущем мире. И будущем Храме.

17 И было утро, и был день. Но народ израилев не работал, не занимался ремеслами, не торговал, не занимался домашним хозяйством, а тянулся к Голгофе. Как выяснил Мэн у бегущего с «полароидом» немца, на Голгофе должны были распять Иисуса.

– Опять? – удивился Мэн.

Но немец, не услышав его, в толпе таких же любопытных помчался дальше по виа Делароза.

– Опять, Мэн, опять, – услышал он голос Господа. – Доколе будет существовать человек, дотоле будут распинать и Сына моего. Каждый человек, как частица Божья, будет распинаться, распинать других и самого себя. И через внешнее и внутреннее распятия откроет путь к Господу.

– Что? – удивился Мэн. – Распинаемый и распинающий одинаково предстанут перед тобой? С равными правами?

– Обязательно, – услышал Мэн убежденный голос Господа. – Если бы не было кому распинать, не было бы и распятого Сына моего. И некому было бы открыть путь к спасению.

– Ты хочешь сказать, Господи, что Иуда, предавший Иисуса, тоже открыл путь к спасению?

– Он – более всех. Он исполнил волю мою. И жертва его не менее велика, чем жертва Иисуса. Ибо Иисус будет возвеличен. А Иуда проклят в веках. Добровольно. Много времен пройдет, пока люди поймут жертву Иуды. И когда наступит Мое Царство, Иуда будет сидеть рядом с Иисусом. Но он не знал об этом. Поэтому неоценима жертва его.

– А посему, – перевел Мэн слова Господа ученикам, – творите добро, не ожидая воздаяния. Творение добра само по себе воздаяние. Ибо творение добра есть частица творения Божия. Соизмеряйте дела ваши с вашими чувствами. И только Господу дано оценить, каковы ваши чувства. Короче говоря, бляди, любите Господа. И все, что вы наворотите во имя этого чувства, чувства любви, будет исчислено, измерено, взвешено. То есть вени, види, вици.

И ученики с великим почтением и малым пониманием услышанного пошли вслед за толпой по виа Делароза.

Казнь Христа давали во втором отделении. Так, во всяком случае, было обозначено в программе, которую Жук вытащил из сумки зазевавшегося капельдинера. А в первом шли разогревающие казни.

На Голгофе все было готово к началу представления. Занавес был открыт. Стояли столбы с хворостом, три распятия, лежали римский меч, кривой самурайский, плети, трезубцы. И прочие необходимые в хозяйстве вещи.

Трижды ударили в гонг. Вспыхнули светильники. Хотя и было достаточно светло, потому что светило Солнце. Но какое же шоу без освещения? Грянула увертюра. На смену выскочили гладиаторы, похватали исходящий реквизит и сошлись в изящном танце. В такт музыке из обезглавленных шей фонтанировала кровь. Отрубленные руки судорожно сжимали обломки мечей. Трезубцы с хрустом входили в грудные клетки. И вылезали из спины с ошметками внутренностей. Метались лучи света, по Голгофе полз искусственный дым, фонограмма становилась все громче и громче. И все громче становились вопли торжества и предсмертные хрипы участников представления. Мэн с окаменевшим лицом наблюдал за действием. Раввин, Доминиканец, Мулла и Книжники смотрели заинтересованно, как и прочие местные ученики. Хотя, помня кое-какие слова Мэна, испытывали некоторое смущение. И только Жук и Каменный Папа, пришедшие из другого времени и не знакомые с местными веселыми обычаями, молча блевали. Как будто после портвейна выпили водки, ликера, чечено-ингушского коньяка. И вместо своих двух пальцев ощутили в глотках чужой вонючий кулак.

Меж тем, на Голгофе остались только два гладиатора. Один из них лежал на спине. А второй, по имени Спартак, наступив ему на грудь и держа над головой меч, вопросительно смотрел на зрителей. Мнения их разделились. И Спартак повернул голову к правительственной ложе. Двое опустили пальцы вниз. Один мыл руки, делая вид, что происходящее не имеет к нему никакого отношения. А еще один разминал в трубке папиросный табак. Размял, прикурил, а потом коротко бросил:

– Я присоединяюсь к товарищам…

Меч Спартака взлетел вверх, короткой молнией скользнул вниз. И через секунду снова взлетел с нанизанной головой поверженного гладиатора. Далее по прихоти режиссера фонограмма пошла в шестнадцать раз быстрее, и восстание Спартака тоже понеслось со страшной силой. И уже через три минуты четыре секунды Спартак был распят на вспомогательной сцене. В живописном обрамлении еще шести тысяч распятых.

Мэн, по прошлой жизни знакомый с законами драматургии, заметил ученикам: