Он проворно встал и подошел к Тане. Она, все так же высокомерно задрав очаровательную головку, что-то сказала — коротко и возмущенно. Полковник, судя по жестам и интонации, пытался ее успокоить, но она смотрела непреклонно.
— Интересно, — тихо сказал навостривший уши Лаврик. — Не ожидала, что Отец Нации — такая похотливая свинья, что ее тут попытаются изнасиловать… Не похоже на Папу, перепил, что ли? Ну, сейчас ее явно быстренько спровадят, пока гости особого внимания не обратили…
И точно, после тщетных попыток что-то втолковать, Мтанга махнул рукой, и совсем близко к концу подъездной дорожки, подкатил цивильный «рено» (правда, с полицейскими номерами). Таня направилась к нему, стуча каблучками громко и решительно, игнорируя пытавшегося ей что-то с виноватой улыбочкой втолковать полковника. Мтанга, сокрушенно кривясь, распахнул дверцу, девушка уселась на заднее сиденье, и машина, ловко развернувшись на неширокой дорожке, покатила к далеким воротам.
Вернувшись, Мтанга схватил свой бокал и приговорил содержимое одним глотком.
— Черт знает что, — сказал он, ни на кого не глядя. — Что-то я такого не припомню, президент всегда обращался с ними предельно галантно…
— Будет скандал? — усмехнулся Лаврик.
— Не думаю, — пожал плечами Мтанга. — Девушка из респектабельной семьи, вряд ли будет связываться с иностранными бульварными газетчиками, в конце концов, ничего и не случилось… Улажу… Господа, вам не надоело пить эту изысканную кислятину? Может быть, коньяк?
Они, не сговариваясь, кивнули, и прыткий официант моментально принес им три широких бокала — он не впервые услужал за их обычным столиком и давно усвоил, что
Мтанга хлебнул с ними наравне.
— Черт знает что… — повторил он удрученно.
Папа так и не показывался из домика. Надежно задернутые шторами окна светились — надо полагать, наш эстет собирался и этот приятный вечерок запечатлеть скрытой камерой. А запечатлелось явно нечто неприглядное. Что это он? Перепил, в самом деле? Никак на него не похоже…
Дверь оставалась закрытой. Бездумно глядя на нее, на часового у входа, торчавшего в той же ревностно-равнодушной позе, Мазур вдруг сообразил, что это ему напоминает. Заключительные кадры давнего — и отличного — польского фильма, снятого ляхами, есть такие подозрения, в пику американской «Клеопатре».
Пески и величественные храмы Древнего Египта. В безукоризненных шеренгах стоят воины, замерли боевые колесницы, все уставились на чернеющий проем, ожидая появления молодого фараона. Они стоят, смотрят, ждут… Но владыка земли и неба так и не появляется.
Потому что он убит.
Как и говорил Лаврик, у него вдруг
— Самарин… — тихо сказал он по-русски. — Они с Принцессой, как оказалось, давние подруги, во многих смыслах, одноклассницы… Почему же она не ей позвонила в первую очередь, а названивала мне? Почему сказала, что больше обратиться не к кому?
Лицо Лаврика медленно-медленно превращалось в застывшую маску. Он вдруг вскочил, с грохотом опрокинув стул, кинулся к бунгало Папы. Мазур бросился следом. Полковник Мтанга, вскинувшийся позже вех, ухитрился его обогнать.
Часовой сунулся наперерез — и Лаврик, бесцеремонно отшвырнув его ударом локтя и колена, распахнул дверь. Они ворвались внутрь, пробежали несколько шагов по коридору, влетели в спальню — драпировки, множество ваз с цветами, картины с обнаженной натурой, ярко светит люстра…
Полковник Мтанга, сгорбившись, зажмурясь, оскалясь, потрясая сжатыми кулаками, издал хриплый нечеловеческий вопль.
Папа лежал справа от огромной низкой кровати, застеленной палевым атласным покрывалом — нелепо подогнув правую руку, поджав ноги, глядя на них стекленеющими глазами, совершенно неподвижный, громадный — давно подмечено, труп кажется гораздо выше ростом, чем человек был при жизни…
Присев на корточки, Лаврик приложил к шее президента пальцы, помотал головой. Всмотрелся, поманил Мазура. Мазур тоже присел. На шее, слева, под нижней челюстью, четко выделялась на темной коже этакая толстая иголочка длиной со спичку, тускло поблескивающая, по виду металлическая.