Белая гвардия

— Выключи ты это, — поморщился Мазур. — И так все ясно.

Лаврик сговорчиво выключил аппаратуру, вернулся к столу и разлил по рюмкам. Мазур выпил залпом. Не было такой уж особенной печали, только легкое сожаление непонятно о чем. Неприятно чуточку, вот и все…

— Ну, а дальше — пара часов непринужденных забав, — сказал Лаврик. — Между прочим, Жулька участия не принимала.

— Ну, так, наверно, лицей святой Женевьевы не кончала, — угрюмо сказал Мазур.

— Кто б ее туда пустил, — фыркнул Лаврик. — Папаша держит бакалейную лавчонку, чуть ли даже не пролетарий. Единственная для девки возможность приподняться — армия… А Наташка с Танькой, как без особого труда удалось выяснить, — одноклассницы. Может, это еще с лицейских времен романчик…

Как он ни старался выглядеть равнодушным, форменным образом сиял — без малейшего актерства.

— Ну, поздравляю, — сказал Мазур без улыбки. — Накопал-таки компромат, прохиндей?

— Убойнейший, — сказал Лаврик с законной гордостью. — С такой кассеткой из Наташки можно веревки вить, даже если нас отсюда завтра вышибут. Сам понимаешь, Леон ведь тебя просветил, какие тут нравы и чем это наследной принцессе грозит. Да и Танечка отныне на крючке… — добавил он без особенной радости.

— Торжествуешь?

— Уже нет, — серьезно сказал Лаврик. — Понимаешь, когда закончишь мастерски проделанную работу, некоторая грусть накатывает. Депрессия достижения, ученые говорят. Есть у меня в Питере одна знакомая, психиатр дипломированный, она мне про эту свежеоткрытую депрессию все растолковала. Медицинский факт… Не радуют горы, когда они свернуты… Что ты насупился?

— Да понимаешь… — протянул Мазур вдумчиво. — Что-то у меня в башке шевелится, словно бы несуразность какая-то, а сформулировать не могу. Заноза этакая… Будто сон вспомнить пытаешься и никак не можешь…

— Это бывает, — сказал Лаврик. — Лучше всего не ломать голову, а оставить все как есть. Частенько получается, что потом в голове что-то щелкнет, и сама собой всплывет точная формулировочка, облеченная в слова… Что за несуразность?

— Да не знаю я! — с досадой сказал Мазур. — Что-то такое вертится, а в руки не дается… Будем собираться на фуршет?

— Да пожалуй…

…На сей раз у Мазура были все шансы опробовать-таки жареной слонячьей ноги — жаровня курилась высоко пахнущим дымком, возле нее деловито суетились кухонные мужики. Гостей оказалось гораздо меньше, чем в прошлый раз, но Папа тем не менее распорядился устроить фуршет со слонятиной, ручаться можно, далеко не все из присутствующих знали истинный повод, по которому они тут оказались, но посвященным-то отлично известно, что Папа решил (как многие бы на его месте) отпраздновать в узком кругу провал очередного покушения (к коему следовало отнестись гораздо серьезнее, чем к иным прочим). Так что не посвященное в закулисные сложности жизни большинство безмятежно потребляло качественный алкоголь и веселилось.

Мазур досадливо передернул плечом — в правом внутреннем кармане пиджака лежала нетяжелая, но изрядно мешавшая коробка со здоровенной серебряной медалью на ленточке национальных цветов вместе с дипломом, зиявшим пробелом на месте имени. Именовалась она «За заслуги в полицейской службе» и была вручена полковником Мтангой полчаса назад — как и остальным пяти. Полковник поначалу принялся было извиняться, что награждение ввиду известных обстоятельств получилось потаенное, но Мазур ответил чистую правду: что его это нисколечко не удручает. Все его советские (и три четверти иностранных) регалий обычно и вручались без лишней торжественности. Он привык. Сидел себе за столиком и потягивал какое-то особо знаменитое французское белое вино, которое делали в одном-единственном во Франции месте — крохотном винограднике на юге. Он с превеликим удовольствием употребил бы чего покрепче вместо этой кислятины, но тут уж ничего не поделаешь: официант, с торжественным видом приперший им с Лавриком две бутылки, сообщил, что так распорядился господин президент, и вообще это знак особого расположения — потому что гамырка[2], в силу ее уникальности, попадает на стол исключительно президентам, миллионерам и нефтяным шейхам, да и то не всяким. Они с Лавриком смирились. Тут же найдя выход: побыстрее стрескать это кислое пойло (для русского человека это и не подвиг, а так, рабочие будни), после чего можно будет с чистой совестью попросить коньячку. Вот только шел этот напой, как выражаются поляки, плохо.

Вообще-то Папа пригласил и Акинфиева, но тот, как, ухмыляясь, сообщил Лаврик, прибыть не смог по причинам чисто техническим: президентские посланцы убедились, что поднять его в вертикальное положение невозможно никакими средствами. Малость очухавшись и узнав, что, собственно, произошло в его доме, князь, похоже, решил отмечать благополучное избавление от напасти…