Белая книга

У учителя из дальней школы была черная кобыла, и все четыре ноги у нее были в белых «чулочках». Очень занятно это выглядело, когда она трусила рысцой: издали посмотришь — будто резвятся четверо белых щенков.

За лето я видал эту черную кобылу раза два. Она была очень смирная. Я подходил, гладил ей бока, мягкую шелковистую морду.

Говорили, что она слепая. Значит, меня она не видела ни разу.

С сыном наших хозяев Янисом, который был старше меня на восемь лет, мы дружили, даже очень дружили. Но стоило приехать в гости учителеву Отыню, дружба наша кончалась. Янис, бывало, тотчас обует сапоги, наденет шерстяные штаны, новый кафтан — словом, расфрантится вовсю. Ну, а я оставался, как был, в залатанной фуфайке, в холстинковых портках, босиком, с потрескавшимися ногами.

Янис с Отынем катали по крыльцу клети пушечное ядро, а я торчал на дровокольне и перекладывал полешки: только бы поглядеть оттуда, как ребята играют. А если подбирался к ним поближе, то Янис потихоньку бранил меня:

— Чего лезешь? Гостя постыдился бы! Глянь, фуфайка у тебя какая.

Немного погодя я подошел к ним без фуфайки, но и рубаха моя Янису не понравилась.

— Катись-ка ты отсюда!

Отынь разглядывал меня, словно диковину. А сам он походил на общипанного цыпленка: ноги длинные, голова большая, рот махонький, глаза что плошки и высоко над ними черные брови скобочками.

— Хи! Хи! — смеялся он мне вслед.

Чего ж ему не смеяться? Вон какие у него красивые башмаки, длинные черные носки, синие короткие штаны с золотыми пуговками у колен, синяя матроска и шапка с золотыми буквами на околыше.

«Погоди у меня!» — подумал я и пошел в нашу клеть.

Не прошло и минуты, как я уже сидел на лавке у стены дома — прямо напротив хозяйской клети и в полный голос читал сказки из школьной хрестоматии. Ну-ка, головастик, попробуй так! Но Отынь будто и не слыхал моего чтения.

Тут из дома вышла хозяйка:

— Чего это ты причитаешь, как нищий литвин?

Батюшки! Какая муха их всех укусила? Мои родичи сегодня тоже все то и дело привязываются:

— Не путайся под ногами! Не лезь! Мурло утри!

Хозяйка погладила Отыня по гладкой голове и сказала Янису, чтоб повел гостя в сад. Пусть погуляют, может, какие ягоды поспели. И Янис с Отынем пошли в сад, взявшись за руки, как братья.

Я отложил книжку в сторону. Читать мне расхотелось, на сердце у меня было тяжело.

Немного погодя Янис и Отынь вернулись во двор. В руках у Отыня был длинный стебель любистка с желтыми цветочными метелками. Ребята уселись на крыльце клети и принялись мастерить водяное ружье.

Как только оружие было изготовлено, Отынь побежал его опробовать к коровьему корыту у колодца. Ай да крепкая струя! И Отынь ну пулять в воздух, по веткам осины, по окошкам. Вот это была стрельба! Я смотрел, смотрел и, не вытерпев, попросил Яниса, чтоб и мне сделали такое ружье.

Нельзя, сказал он, так весь куст оборвем… Ну тогда хоть дали бы из их ружья стрельнуть разочек.

— Слышишь, Отынь, — обратился Янис к своему маленькому приятелю и глазами показал на меня, — он тоже стрельнуть захотел. Ну-ка, дай ему!

— Сейчас! — отвечал Отынь и набрал полный ствол воды.

Ружье он держал наизготовку, будто вот-вот выстрелит. У меня промелькнуло в голове, что этак недолго и вымокнуть, но, обманувшись его серьезным видом, я протянул руки к ружью и… принял весь заряд в лицо.

От своей шутки Отынь пришел и невыразимый восторг, помчался к корыту, перезарядил и двинулся на меня. Я бежать. Я кружил и кружил по двору, и Отынь не мог в меня попасть. Это походило на забавную игру, и я даже развеселился. Но тут Отыню стал помогать Янис. От двоих мне было не удрать. И хоть я, вбежав на крыльцо клети, кричал им, что тут мой дом и что тут в меня стрелять нельзя, Отынь знай бегал к корыту да поливал меня из ружья с головы до пят. Но вот я увидел, что Отынь напускает в ружье грязную воду из коровьего следа и тотчас направляется ко мне.

— Дудки! — крикнул я и кошкой прыгнул ему навстречу. Он и опомниться не успел, как ружье со свистом вылетело у него из рук.

На какой-то миг Отынь оторопел, высоко вздернув бровки, потом лицо у него сморщилось, как у старика, и он заревел. Он ревел громко, а порою даже будто тихонько ржал, как жеребенок, и у всех вызвал к себе горячее сочувствие.

А меня, понятно, ругали: ишь, недотрога, каплей воды его не облей. И мать меня нещадно выпорола. Она обжигала мне спину березовым прутом и при каждом ударе приговаривала:

— Ну, будешь еще? Будешь?

Но я, стиснув зубы, молчал. Я знал твердо, что никогда не позволю обливать себя грязью.

КЛАДОИСКАТЕЛИ

Вдоль берега Салате верст на пять тянулась гора. Кое-где вершина ее так сужалась, что пройти по гребню можно было лишь в одиночку, тропкой. Высокую эту гору в нескольких местах прорезали крутые лощины. Ручьи петляли в них меж болот. Таким образом, вся гора как бы делилась на отдельные холмы, и каждый из них имел свое название: «Кладбищенский», «Скрузанский», «Радыньский».

На этом Радыньском холме, по слухам, и был зарыт клад.