Белая кость

А винтовка чудо как хороша. И хороша она прежде всего оптическим прицелом — Цейс классно вооружил своих снайперов. У них вся оптика лучше. А что вообще у немцев хуже? Что?! С кем Россия вступила в драку на свою голову?! С врагом, у которого все вооружение на порядок лучше русского. В его роте немецкие перископы, бинокли, пулемет — какие у немцев пулеметы!.. А чьи самолеты все время над ними летают? Где наши-то, русские? Он разговаривал с одним артиллеристом. Тот только рукой махнул, когда заговорили о пушках… И столько безнадежности было в его жесте, что у Бекешева чуть было слезы не потекли. Обидно. Как обидно за Россию… Нет, он никогда не согласится, что немецкий солдат лучше. Если русского обучить правильно, вдолбить, что поговорка «Где наша не пропадала» дурна, ибо из-за разгильдяйства и расчета на авось «наша» везде пропадала, то лучше русского солдата нет в мире. Неприхотлив, смекалист, упорен в обороне, яростен в атаке… Бекешев знал это по своей роте.

А это что такое? Зарубки! И много. Он потом сосчитает сколько… А вот эти шесть совсем свежие — мои ребята!.. Вот эта последняя — Кузьмин. Вторая с краю — Разуваев. Третья — Лавренов… Каждая зарубка — жизнь человека, которого родила женщина, растила, кормила, лечила, переживала… Человек взрослел, у него были планы, мысли, желания… жена, дети… И вот это все, что от него осталось — зарубка! Оживи сейчас этого мертвеца и спроси, тыча носом в приклад: а это кто? А это… Он же не знает, ему все равно… Но Дмитрий быстро остыл: а разве он не убивал? Уже не сосчитать, скольких он лишил жизни! Какая разница каким способом? Лучше об этом не думать, иначе придется бросить оружие… а у него прав таких нет.

Австрийцы спохватились, когда он уже подполз к своим окопам. Дошло, что это не их снайпер меняет позицию. Ударили пулеметы, застучали винтовочные выстрелы, но Бекешев в несколько прыжков достиг своего окопа, молясь только про себя, чтобы какой-нибудь ретивый идиот, до которого не дошел приказ не стрелять сегодня по одиночкам, не выстрелил в упор в летящего к их окопам «австрийца».

16

— Штабс-капитан, вы знаете, что это такое? — спросил Бекешева подполковник Никитаев, показывая ему жестяную банку с дыркой от пули в середине донышка.

Бекешев присмотрелся.

— Самострел, господин подполковник, — дал он точное определение банке, у которой по краям дырки были видны следы пороха. — Стреляли себе в руку через банку, чтобы порох не попал на рану и пуля не била сильно.

— Все точно. Мы уже оправили голубчика в трибунал. А вы легко догадались. Что? Такое случалось в вашей роте? Я не получал рапорта.

— Раз не получали, значит, не было, господин подполковник, — резко ответил Бекешев. — В моей роте даже дезертиров нет.

— Хорошо, оставим… — подполковник при этих словах подумал, что вот за такой тон — и не придерешься — он и не любит штабс-капитана Бекешева. И не только за тон…

— Почему вы, именно вы, штабс-капитан, пошли к снайперу в гости? Что же ваши хваленые унтера? Труса праздновали?

— Не пустил, господин подполковник. Я лучше их, значит, мне и идти…

Бекешева вызвали к командиру полка под вечер на другой день после расправы со снайпером. Тон разговора с подполковником по телефону штабс-капитану не понравился. Комполка так и сказал ему, что он должен ответить за свое фанфаронство, что командир роты не должен шастать по ничейной полосе в поисках снайпера. Подполковник, ярый приверженец устава, не понимал, почему этот молодой офицер сам делает то, что положено делать унтерам-разведчикам. Он знал, что Бекешева готовили к работе в разведке, но, когда из штаба армии пришел запрос на тогда еще поручика, дал ему самую невыгодную характеристику и не поленился позвонить своему приятелю. Попросил его сделать так, чтобы о Бекешеве вообще не вспоминали. Подполковник не мог понять, почему этот офицер сам лезет туда, куда может послать подчиненных. Ему доносили, что в роте этого Бекешева, пусть лучшей в полку, процветает чуть ли не панибратство между унтерами и коман диром. И младшие офицеры не могут даже цыкнуть ни на кого из пресловутой «команды Бекешева». Пусть все они заслуженные Георгиевские кавалеры, и им сам государь кресты на грудь вешал за Перемышль, но армия без субординации — это уже не армия, а банда.

«Донесли все же, — думал Бекешев, шагая по тропинке к штабу полка. — А на что ты расчитывал? Что твое мальчишество пройдет незаметно? Да у него в каждой роте свои глаза и уши. Наверное, так по должности положено. Надо думать, что батальонный меня защищал как всегда, потому и вызвали через его голову. A-а, что он со мной сделает? Поорет и обратно отправит. Дальше окопов все равно некуда. Надо молчать и склонять повинную голову. А там видно будет».