Белая кость

Дорога совсем доконала Дмитрия, и торжественного обеда не получилось. Брат, можно сказать, помогал ему стянуть с себя форму, и он с блаженством растянулся на прохладных простынях в своей кровати, в которой последний раз спал два года назад перед отъездом в действующую армию.

Это было незабываемое время. Вся семья провожала его, и все тогда, даже Ира, были охвачены каким-то мистическим подъемом, объединены патриотическим порывом. Впервые в его семье открыто заговорили о долге перед Родиной… Часть драгоценностей с полного согласия ее номинального владельца была пожертвована в фонд обороны… Ира поразилась, впервые увидев сверкающее богатство. Дмитрий в патриотическом восторге готов был пожертвовать фронту все. Брат слова не сказал, только пожал плечами, и этого оказалось достаточно, чтобы Дмитрий отступил. Он всегда смотрел на Павла снизу вверх, признавая его умственное и моральное превосходство. Если брат против, то он не будет этого делать. Достаточно и части драгоценностей — это тоже на много тысяч. А семья есть семья, и надо думать о будущем. Никто не знает, как все обернется.

Это был не последний его финансовый взнос: сдал свои Георгиевские кресты в фонд обороны через две недели после того, как расправился с австрийскими разведчиками. Когда его унтера узнали об этом, все они присоединились к нему, хотя штабс-капитан их вяло отговаривал.

— Паш! Извинись за меня. Все одно толку от меня сейчас как… сам понимаешь. Устал я… Первый раз признаюсь в слабости. Тебе только. Все. Спать… Спать…

Павел накрыл его, поцеловал в щеку и сам смутился этого жеста. Войдя в столовую, где за накрытым столом сидела все семья, доложил:

— Герой спит. Велел передать, что будет к ужину. Если проснется. Я бы на его месте спал до утра. Он у нас на три недели, так что торопиться все равно некуда.

— Всегда ты его покрываешь, — уже привычно для всех заметил отец. — Ладно, пообедаем без него. Л на ужин я сам его разбужу. Все мы хотим послушать, что он об этой войне думает.

— Лицом к лицу лица не увидать, — пробормотала Ира.

Дмитрий проснулся под вечер, с удовольствием потянулся, с умилением посмотрев на неизменные трещинки в потолке. Увидел рядом с кроватью на подносе чашку с бульоном и большой пирожок. Сел, опершись на подушки, с удовольствием и быстро выпил бульон, в два укуса проглотил пирожок с мя сом и понял, что сейчас не только пирожок, но корову слопает. Попытался, как он это всегда делал, одним движением соскочить с кровати, но, с трудом устояв на ногах, смекнул, что в его кондиции таких упражнений проделывать не стоит. Надо медленно, спокойно… тогда и голова не закружится, и в глазах не потемнеет. Когда одевался, к зеркалу не подходил. Была у него слабость — любил смотреть на свое отражение. Считал себя красивым, хотя ничего особенного в нем не было. Но женщины уверяли его в этом, и не одна… Дмитрий легко поверил возвышающему его обману. Сейчас же не было никакой охоты разглядывать свое исхудавшее тело, короткий ежик волос и обтянутый сероватой кожей череп. Где его стрижка с боковым пробором и аккуратной челкой, козырьком нависшей над широким лбом?

На стуле лежали брюки и рубашка — когда он надевал цивильное в последний раз? И сейчас не будет. Привык к галифе и гимнастерке.

Когда Дмитрий бросил взгляд на накрытый стол, то невольно усмехнулся, с легкой горечью вспомнив сервировку и блюда, которые стояли на столе по случаю окончания им «Александровки». Это было век тому назад, в совсем другой жизни! По теперешним временам ужин тоже был роскошный — с домашними копченостями, салатами, рыбкой… Его домашние расстарались, все было, как в лучших домах… Но не Парижа и не Амстердама. Никаких устриц, французских вин, голландских сыров… Ничего этого не было на столе и не могло быть — страна получала помощь от союзников только через северные порты. Не до разносолов было.

За ужином выяснилось, что Дмитрий забыл правила хорошего тона. Между тостами он поглощал снедь в таких количествах, что его домашние только переглядывались между собой. А маленькому Диме родной дядя показался людоедом из сказки. Бекешев порой забывал, что есть ножи, вилки, ложки… Не всегда — полным дикарем все же не стал, и потому не чавкал, как его унтера, с которыми он делился домашними продуктовыми посылками. Но контраст между довоенным Димой и фронтовым офицером был настолько разителен, что Дарья Борисовна хотела даже вмешаться в этот поистине пантагрюэлевский процесс поглощения снеди. Платон Павлович предостерегающе поднял руку — пусть так лопает. Придет в себя… Он оказался прав. Дмитрий, уловив брезгливый взгляд невестки, опомнился. Проглотил почти непережеванный кусок и отвалился от стола. Сумел вовремя сдержаться и не рыгнул.

— Простите меня, совсем одичал на фронте, — виновато произнес он, к облегчению родных вытирая рот салфеткой.

Они ожидали, что рукав в ход пустит.

— И потом, после тифа все время жрать хочется. Я понимаю — это не извинение за такое обжорство, но…

— Хорошо, сын, — остановил его излияния Платон Павлович. — Ты наелся?