Белая кость

— С голодным точно сравнялся, — он поднял рюмку водки. — Давайте еще выпьем… за что теперь? Сколько уже было тостов. Я даже пьян… немного. А-а, давайте за мою роту! Чтоб они там были живы…

— Ты совсем перестал пить вино, — с грустью сказала мать.

— Перестал, мама. Мне водка и неразведенный спирт жизнь спасли в Карпатах. Так что извини…

— Да ничего, ничего, — совсем потерялась Дарья Борисовна.

— У тебя хорошая рота? — спросил Павел, когда они выпили.

— Лучшая в полку. Только с каждым днем все труднее и труднее становится.

— А что так? — спросил Платон Павлович.

— Да так, отец. Пополнение стали присылать хуже некуда… Резервисты второго разряда и ополченцы — старики без всякой подготовки. Мои унтеры учат их, как с винтовкой обращаться. Куда это годится! Да и самих винтовок не хватает.

— И сейчас не хватает? — удивился Павел. — Все же не пятнадцатый год на дворе. Что же мы здесь, зря работаем?

— Сейчас получше стало, — признал Дмитрий. — А ведь доходило до того, что солдаты шли в атаку на немецкие пулеметы, вооруженные только штыком и гранатой. К окопам пробивались любой ценой, бросали гранаты и шли врукопашную. Я думаю, что мы выиграли тогда просто потому, что немцы не ожидали такой одержимости, не думали, что будем глотки грызть, как в первобытные времена. Мы вообще лучше их в рукопашной. Они там на кулачках, на валячку, а наш солдатик штопор в кулачок зажмет и в морду, в глаз… Не смотрите так на меня, Ира, это война! Я их этому обучал! А как еще, если из нас еще алебардистов хотели сделать?

— А что это такое? — спросила побледневшая невестка. У Иры было хорошее воображение.

— Топор на длинной рукоятке. Весьма-а современное оружие против пулеметов и артиллерии.

— A-а, страшно тебя слушать, Дима, — махнул рукой Павел. — Если б нам сразу дали возможность размещать военные заказы на частных предприятиях. А то ведь больше года Гучков потерял, пока выгрыз это разрешение у петербургских бюрократов. Чего они все время боятся?

— Чего? — ехидно спросил отец. — Не чего, а кого! Вас, либералов, и боятся. Что вы власть узурпируете. Разве не так? Или вы не хотите взять бразды правления? Не посягаете на прерогативы царя? Да вы мечтаете из России республику сделать. А Россия,

Павел, должна оставаться монархией — иначе погибнет. Помяни мои слова.

— Вот видишь, Дима, с кем поведешься, от того и наберешься: отец в Питер ездил недавно, наслушался своих петербургских друзей. Приехал оттуда реакционер реакционером, — сказал Павел, улыбкой смягчая резкость своих слов. Он обратился к брату, как бы приглашая того в арбитры.

Но Дмитрий только пожал плечами в ответ. Его никогда не интересовали общественные, партийные и классовые склоки. Сколько их разных, всяких… На него при этих разговорах только тоска наваливалась.

— Реакционер, ретроград, — с горечью проговорил Платон Павлович. — Горазды мы ярлыки вешать. Я вот тоже двадцать лет назад… ладно, ладно, Дашенька, не буду…

Он опять повернулся к старшему сыну:

— Но неужели вы не понимаете, что сейчас, в годину испытаний, мы все должны сплотиться вокруг государя?

— Да какого государя? — непочтительно перебил Павел. — Это государь? Это… — он даже затрясся, не желая оскорбить отца грубостью, и Ира, успокаивая, накрыла его руку. — Разве мы не сплотились вокруг него два года назад? Разве Россия не была тогда единой? Но ведь двор противится всем нашим попыткам принять участие в военных усилиях.

Да как тут не расколоться стране? А что делает царь в это время? Пытается умиротворить всех! И вас, и нас, и свою жену… Да у нас настоящего совета министров нет, чехарда министерская — и это сейчас, когда… Неужели он у вас еще пользуется авторитетом? Ну не тянет он, не тянет!.. Мозгов ему не хватает. Упрямства — вагон, а воли царской нет и в помине. Вот и правят у нас немка с Распутиным! Неудачник он, отец!

— Эта немка ненавидит Германию, — парировал отец. — Она ж из Гессена, независимость которого Бисмарк раздавил силой. А вы, либералы, своей бескомпромиссностью страну раздираете… Греете руки на несчастье народа. Вы не о России думаете — вам у кормила власти встать хочется! Вы хуже немцев!..

Павел аж задохнулся от возмущения.

В горячке спора они забыли о Дмитрии. А он смотрел на них и думал, что отец и Павел любят друг друга, — в этом нет сомнения. А если у таких противников нет родственных чувств, и ничего их не связывает? Тогда остается только ненависть друг к другу. Ею заражена вся страна! Пропасть становится настолько широка и глубока, что туда ухнутся не только партии — разного рода либералов, консерваторов, радикалов, умеренных… вся Россия рухнет!

— Вот вы тут перетягиваете веревку власти, а придет Верховенский и ножичком так — чик! — вдруг вступила в разговор Ира, и голос ее был неожиданно резким. Надоел ей перманентный спор отцов и детей. — По натянутому-то легко резать. И полетите вы в грязь со всеми своими склоками… Вот тогда и будет все «сразу», чего вы очень боитесь, Платон Павлович. И вас, и тебя, Павел, первых перебьют! Вас что, Бог разума лишил, что вы спорите из-за власти?