Белая кость

Ночную рукопашную описать невозможно, как невозможно ощутить страх, витающий над местом схватки. Хрипы, матерная ругань, скрежещущий лязг железа, глухие удары, предсмертные проклятия и стоны, торжествующий вскрик над поверженным врагом, ослепляющие вспышки выстрелов… Все мастерство Бекешева в стрельбе, умение убивать, калечить было использовано им сполна. Он стрелял еще шесть раз, опережая врага на мгновения, и шесть трупов легли на землю. А потом уже не стрелял — бельгийский наган неудобно перезаряжать. Работал саперной лопаткой, как на тренировке в своей школе. Когда удавалось разглядеть, что перед ним враг, нападал мгновенно. Солдат ли, офицер с саблей, сталкиваясь с ним, не подозревали, что они больше не жильцы на этом свете. Им казалось, что русский офицер, вооруженный всего лишь саперной лопаткой, — легкий противник. И не успевали даже удивиться: как это получается, что офицер легко уходит от профессионального выпада штыком или саблей и оказывается так близко с занесенной для сокрушающего удара лопаткой? Бекешев дрался и убивал, сохраняя ясную голову. Батальона больше нет, и, может быть, полка тоже, ибо не подходило к ним подкрепление. Не было помощи, хотя дерутся они на своей территории! Этот бой невозможно выиграть, он безнадежен, и надо спасать тех, кто еще жив. Немцы берут количеством. Их становится все больше и больше, они появляются из-за деревьев, как будто их штампуют неподалеку и тут же бросают на остатки его роты.

Бекешев поднес болтающийся на кисти свисток и дважды свистнул. Первый раз длинно, второй — коротко: все в роте знали, что это сигнал отступать. Вместе с ним отошло не более взвода солдат, перемазанных своей и вражеской кровью. Практически у каждого были колотые или резаные раны. На теле штабс-капитана не было даже царапины. Они оторвались в темноте от наседающих немцев, которые настолько остервенели от больших потерь, что безжалостно перекололи всех раненых русских, оставшихся на поле схватки. Дмитрий знал, что в лесу сдаваться нельзя, — их все равно бы растерзали. И по-своему были бы правы. Он довел солдат до своих окопов, где по-прежнему стояла тишина, как будто и не было страшного рукопашного боя еще десять минут назад. Тут же выслал разведчиков проверить фланги на предмет отхода к своим. Все быстро вернулись с плохими вестями: немцев кругом больше чем достаточно, остатки его роты взяты в плотное кольцо. Немцы не торопились, они спокойно ждали рассвета.

Штабс-капитан раз за разом втыкал лопатку в землю, чтобы очистить металл от налипших мозгов и человеческой крови. За два года войны он это проделывал многократно, и потому отвращение, испытанное им, когда он в первый раз расколол череп австрийского унтер-офицера, давно испарилось.

Подозвал командира третьего взвода и своих унтеров — увы, их осталось только трое из его команды — и сказал, что надо дожить до рассвета. А потом, если наши не подойдут на выручку, они сдадутся.

Совсем молодой прапорщик был поражен. Он только-только пришел в роту, но уже наслушался историй о подвигах штабс-капитана. Да к тому же у него еще не успели выветриться романтические представления о войне. Он запротестовал:

— Господин штабс-капитан, не совсем понял вас. Почему надо сдаваться? У нас прекрасная позиция. Мы можем продержаться до подхода главных сил… Мы русские!..

— Все свободны, — проигнорировал слова прапорщика Бекешев. — И не спать, братцы… Мы должны дожить до рассвета. А вас, прапорщик, прошу остаться.

Когда они остались одни, Бекешев, забывшись, крикнул в темноту:

— Авдей!

И осекся — Авдей остался в лесу. Больше он его не увидит. Перекрестился — вечная тебе память, верный солдат. Повернулся к молодому офицеру.

— Вам известно, прапорщик, как закончила свое существование наполеоновская гвардия?

— Знаю, — после недолгой паузы ответил прапорщик. — Ее расстреляли из пушек при Ватерлоо.

— Да! Красивая была история. Храбрые французы, сдавайтесь, в ответ — merde! Вы, конечно, знаете перевод.

— Говно! — сказал прапорщик, в упор глядя на Бекешева.

— Близко. Важно, что почти всех расстреляли. Погибли без всякой пользы… И знаете, французы в тех пор поумнели — они, паскуды, с места не сдвинулись в пятнадцатом, когда нас били на всех фронтах! Они нас не выручили, а ведь мы их спасли в четырнадцатом… Так что сегодня эта же гвардия сдалась бы. Это к вопросу о славе и гордости… Вы говорили о главных силах? Где они? Нас просто расстреляют из орудий прямой наводкой, когда рассветет, и все… Я и так потерял почти два взвода за двадцать минут. У меня такого позора за всю войну не было. С меня хватит — я хочу спасти тех, кто остался жив. Надеюсь только, что немцы остынут и не станут нас расстреливать за эту рукопашную. Кстати, к вашему сведению: один я смогу уйти и пройду где угодно. Но я никогда не брошу роту.

Когда штабс-капитан принял решение спасти остатки роты от бессмысленного уничтожения, ему в голову не могло прийти, что через четверть века за такой же поступок советские будут расстреливать или в лучшем случае отправлять в лагерь.