Белая кость

Ага! Впереди просвет. Деревушка? Помирать — так на миру… Красна будет смерть. Может, вилами какими-нибудь разживется да запорет хотя бы еще одного. Вперед, вперед! У него все равно нет больше сил бегать по лесу. Этот удар по челюсти, который он так позорно пропустил, сказывается — наверное, у него легкое сотрясение мозга. А может, просто устал как собака.

Он прокрадывался к крайнему дому, высматривая жителей, чтобы не попасться им на глаза. Никто его не видел, и Бекешев, понимая, что его найдут, если он спрячется где-нибудь на сеновале или на скотном дворе, которого что-то не заметил в хозяйстве этого дома, постучал в дверь. Когда она открылась, Дмитрия оставила последняя надежда на благополучный исход. Он все же рассчитывал, что дверь откроет хотя бы гуцул или галичанин — кто угодно, лишь бы славянской нации, — и ему удастся договориться, чтобы его спрятали. Но перед ним стоял немолодой бородатый еврей, с пейсами, в ермолке и длинном кафтане. Он холодно смотрел на Бекешева, не предлагая войти в дом.

— Попить найдется? — по-немецки хриплым голосом спросил Бекешев.

— Для господина офицера найдется.

Еврей посторонился и Бекешев вошел в дом.

Тяжелый запах бедности ударил в нос. Через крошечные сени они прошли в комнату. За столом на лавке сидели немолодая еврейка в парике — видимо, жена хозяина, и молодая девушка, красивая только своей молодостью. Они с испугом смотрели на вошедшего.

— Господин офицер хочет пить, — сказал хозяин. — Хава, налей офицеру воды.

— Господин офицер не откажется и покушать, — без церемоний добавил Бекешев. Ему нечего было терять. Он понимал, что в этом селе у него никогда не найдется убежища и скоро, очень скоро сюда со всех сторон войдут немцы. Так хоть не помирать голодным.

— Ривка, поставь офицеру тарелку и дай ложку, — тем же тоном приказал дочери хозяин.

Бекешев сел за стол и не стал дожидаться, когда всё подадут. Взял из миски нарезанный хлеб и хотел было откусить, но боль в челюсти быстро привела его в чувство. Хава налила ему в давно немытый стакан воды из кувшина, и он в два глотка опорожнил его. Жестом показал, чтобы оставила кувшин. Постепенно, разминая еду ложкой, смел с тарелки жареные с хлебом и луком яйца, которые показались ему вкуснее жареной ресторанной осетрины, и все пил и пил воду.

Хозяева не ели. Только с испугом смотрели, как он поглощает их запасы.

Наконец Дмитрий отвалился от стола. Достал бумажник, а из него все оставшиеся деньги. Положил их на стол и присоединил к ним часы фон Мильке.

— Это за еду…

— Господин офицер слишком шедр, — наконец подал голос хозяин.

— Это задаток. Я заплачу стократно, если вы меня спрячете.

— От кого же надо прятать господина офицера? Здесь нет русских, насколько я знаю.

— Я русский, и за мной гонятся немцы.

Он обвел их взглядом. Девушка поджала губы, Хава явно растерялась и, кажется, русского испугалась еще больше, чем немца. Хозяин посмотрел на стол, где лежали дары Бекешева, как бы определяя величину задатка.

— Я из богатой семьи и не привык обманывать, когда речь идет о деньгах. Скоро сюда придут солдаты. Если вы меня сдадите, то ничего не получите. Вам посулят за меня золотые горы, а потом обманут, потому что вы евреи. А я не обману. Решайте. Как вы решите, так и будет, — он молил о спасении его жизни негромким и спокойным тоном.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился с его предложением хозяин. — Мы спрячем господина русского офицера и надеемся, что он не забудет о своем обещании. О какой сумме может идти речь?

— О большой. Достаточной, чтобы вы смогли купить всю эту деревню и еще пару окрестных. Кстати, можете записать мой адрес, и, когда закончится война, напишите туда. Даже если я не доживу, вам вышлют деньги. Но для этого я должен хотя бы дойти до своих. У вас есть, на чем писать?

Хозяин отвел его в закуток без окон, дал тощую свечку и указал на некое подобие топчана.

— Отдыхайте здесь без страха, господин русский. Вас никто не найдет, — сказал он, пряча глаза, и пошел к выходу.

Дмитрий знал, что его наверняка выдадут, что ему осталось совсем немного жизни на этом свете. Пока хозяин вел его в эту западню, он оставил все мысли о побеге, сопротивлении, им овладело удивительное безразличие к своей судьбе, и только об одном жалел — что никто не узнает, как умер. А так и умер — удивительным образом исполняется мрачное пророчество отца: «Тебя повесят». Он не читал единственную молитву, которую знал: «Отче наш». Он сделает это, когда поведут на казнь, хотя ему Христос не помог…

Может, не зря Ира в него не верила. А разве ее молитва ему поможет? Не сразу вышло тогда. Когда он в первый раз повторил за ней незнакомые ему слова, Ира невольно рассмеялась и сказала, что с таким произношением Создатель при всех его возможностях не поймет ни одного слова. Она была терпелива и научила его выговаривать все правильно.