Белая лань

— Сеньора, — сказалъ Гарсесъ прерывающіімся голосомъ, дѣлая надъ собой усиліе, чтобы сдержать гнѣвъ, возбужденный въ немъ насмѣшками окружающихъ, — сеньора, я никогда не встрѣчался съ чортомъ и потому не знаю, какъ съ нимъ ладить. Но клянусь вамъ, что со мною насмѣшка удастся ему менѣе всего, потому что право пользоваться этой привилегіей я признаю только за вами!

Констанція отлично знала, какое впечатлѣніе произвела ея насмѣшка на влюбленнаго юношу; но, желая истощить его терпѣніе до послѣдней крайности, продолжала въ томъ же тонѣ:

— А что какъ ты прицѣлишься въ бѣлую лань, да она отвѣтитъ тебѣ насмѣшкой, вродѣ той, которой удостоился Эстебанъ, или расхохочется тебѣ въ носъ, и отъ звуковъ ея сверхъестественнаго смѣха самострѣлъ вывалится у тебя изъ рукъ, и, прежде чѣмъ ты успѣешь оправиться отъ своего испуга, она исчезнетъ быстрѣе молніи?

— О, — воскликнулъ Гарсесъ, — что касается до этого, то ужь будьте увѣрены, что если она мнѣ попадется на разстояніе выстрѣла, такъ можетъ гримасничать не хуже фигляра и болтать, сколько ей угодно, не только по-романски, но даже и по-латыни, какъ мунильскій аббатъ, а безъ стрѣлы ужь не уйдетъ.

Тутъ къ разговору присоединился донъ Діонисъ и съ убійственной серьезностью, сквозь которую прорывалась иронія его словъ, сталъ награждать выведеннаго изъ терпѣнія юношу самыми нелѣпыми совѣтами — на тотъ случай, когда ему придется встрѣтиться носомъ къ носу съ чортомъ, превратившимся въ бѣлую лань.

При каждой новой шуткѣ своего отца Констанція смотрѣла во всѣ глаза на осмѣяннаго Гарсеса и принималась хохотать, какъ сумасшедшая. Остальные поощряли насмѣшки, перемигиваясь съ нескрываемой радостью.

Эта сцена продолжалась втеченіе всего ужина. Легковѣріе молодого охотника послужило обязательной темой для всеобщаго зубоскальства, такъ что, когда убрали со стола, и донъ Діонисъ съ Констанціей удалились въ свои покои, и все населеніе замка предалось отдыху, Гарсесъ долго оставался въ нерѣшимости, не зная, что ему дѣлать, стоять ли твердо за исполненіе своего намѣренія, несмотря на насмѣшки господъ, или окончательно отъ него отказаться?

— Кой чортъ! — воскликнулъ онъ, выходя изъ своей нерѣшимости:- хуже того, что со мною было, ужь не можетъ быть, а если, напротивъ, то, что разсказывалъ Эстебанъ, справедливо… о, какъ я тогда буду наслаждаться своимъ торжествомъ!

Съ этими словами онъ снарядилъ свой самострѣлъ, положилъ на него крестное знаменіе, взялъ его на плечо и направился къ воротамъ замка, чтобы выйти на горную тропинку.

Какъ только Гарсесъ достигъ ущелья и настало то время, когда, по словамъ Эстебана, слѣдовало ожидать появленія ланей, луна начала медленно подниматься изъ за ближайшей горы.

По обычаю хорошихъ охотниковъ, опытныхъ въ этомъ дѣлѣ, прежде чѣмъ выбрать себѣ подходящую засаду, въ которой онъ могъ удобно поджидать звѣрей, Гарсесъ довольно долго ходилъ взадъ и впередъ, изучая поляны и сосѣднія тропинки, расположеніе деревьевъ, неровности почвы, извилины рѣки и глубину водъ. Наконецъ, окончивъ это подробное изслѣдованіе мѣстности, въ которой находился, онъ спрятался на склонѣ горы, подъ высокими и темными ольхами, у подножія которыхъ росли густые кустарники такой вышины, что могли свободно скрыть лежащаго на землѣ человѣка.

Рѣка, вытекавшая изъ мшистыхъ утесовъ, стремилась по излучинамъ Монкайской горы и спускалась въ ущелье чуднымъ водопадомъ; послѣ чего она катилась, омывая корни ивовыхъ деревьевъ, обрамлявшихъ ея берега, и протекала съ веселымъ журчаніемъ среди камней, оторванныхъ отъ горы, пока не впадала въ глубокій бассеинъ около того мѣста, гдѣ пріютился охотникъ.

Тополи съ серебристыми листьями, нѣжно трепетавшими отъ легкаго дуновенья, ивы, склонившіяся надъ прозрачной водой, въ которой онѣ мочили концы своихъ печальныхъ вѣтвей, и узловатые остролистники, по стволамъ которыхъ вились и ползли каприфоліи и голубые вьюнки, — составляли густую лиственную стѣну вокругъ спокойнаго рѣчного бассейна. Вѣтеръ колыхалъ эту непроницаемую зеленую бесѣдку, бросавшую вокругъ свои дрожащія тѣни, и по временамъ пропускалъ сквозь листву мимолетный лучъ свѣта, который сверкалъ на поверхности глубокихъ и неподвижныхъ водъ, подобно серебряной молніи.

Притаившись въ кустахъ, прислушиваясь къ малѣйшему шороху и не спуская глазъ съ того мѣста, откуда должны были появиться лани по его разсчету, Гарсесъ тщетно и долго ждалъ. Глубочайшая тишина царствовала кругомъ.

Оттого-ли, что ночь, перешедшая уже за половину, давала себя чувствовать, или оттого, что отдаленное журчанье воды и проникающій ароматъ лѣсныхъ цвѣтовъ, вмѣстѣ съ ласками вѣтра, привели его въ то сладкое оцѣпенѣніе, въ которое была погружена вся природа, — но только влюбленный юноша, перебиравшій въ умѣ самыя радужныя мечты, сталъ чувствовать, что его мысли мало-по-малу путаются, а мечты принимаютъ все болѣе и болѣе неуловимыя и неоиредѣленныя формы.