Белая ласточка

Даже под брезентом ощутил – как враз загудело, обдало, будто упал на какое-то черное дно… И в самом деле, он споткнулся и упал, но уже около здания; дальше – мрак, бред, какие-то миги. Вот они уже бегут, перескакивают через глыбы, через торчащие ребром плиты, парень сбивает рукавицей со своих колен огневые космы, ищут, натыкаются на тела: мертвый, мертвый, еще труп, а, вот он, кто еще жив, это парнишка, в спецовке и резиновых сапогах, стонет между обломками… Ему повезло – он заслонен какой-то плитой от огня, но придавило… «Где брезент?» – орет помощник на Виктора, ничуть не удивляясь, что Виктор рядом с ним. Брезента нет, потерял… А, вон брезент, за балку зацепился. Когда спасенного тащили сквозь багровый дым, уже в обход – черт с ним, с оплавленным под ногами песком, все равно уже обгорели, обожжены, – когда волокли его на брезенте, рука паренька бессильно свесилась и болталась, задевая за землю, он был уже почти готов, без сознания… Виктор лишь заметил – каска задралась, стриженый, родинка справа на лбу, подросток почти, пацан. Вроде того Славика дурацкого, Светкиного, и жалостью сжало где-то под горлом…

Через два часа снова сел вертолет, вылезли пилот, радист, врач, – видно, учли: могут найтись новые раненые, – все трое быстро пошли к глиняному строению.

– Давайте, товарищ Кравцов, – крикнул пилот издали. – В Газли отмечено колебание! Скорее…

– Поднимайте раненого, – сказал Кравцов, когда группа подошла. – А, врач, хорошо. У него открытый перелом. Кое-как я наложил повязку, но…

Виктор не стал глядеть, как врач делает над пострадавшим все необходимое – укол, шина, перевязка; как поднимают его и несут к вертолету. Землистое лицо паренька, которого он чудом протащил сквозь пламя, теперь переворачивало ему всю душу; сроду такого не испытывал…

Вдруг он заметил, что сторож-узбек – спит, мирно спит себе, как ни в чем не бывало. И даже не под стеной или в самом складе, а просто на земле – в сторонке, где сохранился какой-то кустик-карагач. «Что ж такого, – понял Виктор, – ведь суток двое небось не спал». И его самого одолела судорожная зевота. Спать, как спать-то охота! Вмиг охватило безмятежное полное спокойствие, тупая сонливость.

«Сейчас вот заберусь в кабину и засну, – решил Виктор. – Буду дрыхнуть до самого Газли».

Вернулись Кравцов и помощник, чтоб забрать рюкзак с вещами, бинокль, что-то еще.

– Пошли! – бросил Кравцов.

Длинная глинобитная стена строения поднялась вверх на глазах у Виктора и переломилась сразу в нескольких местах – став как растянутая гармонь; больно по затылку шмякнуло его чем-то плоским, и – больше ничего… Ничего больше не было.

…Он проснулся – как понял не сразу – в больничной палате. Лежа на спине, шевельнулся: ничего не болит. Белый потолок над ним, вон сырой подтек в углу. Трещинки разбегаются по потолочной известке, здание-то старое, что делать! От вида этих трещинок его замутило, дернулся вбок (голова-то, оказывается, забинтована!), чтобы стошнило на пол. Стало рвать. Весь вспотел, обессиленно откинулся назад… И снова полетел в черноту.

Спал, бредил. В забытьи виделось только то, что уже было на самом деле, было в прошлом, все – реальное. Вот он и Света идут из кино и спорят – как часто спорили и ругались они, господи боже, за короткий срок их знакомства!

– Вот еще! – Света упрямо вертит головой, словно отмахивается от его слов, пряди черной каруселью разлетаются по бокам. – А мне эта твоя героиня как раз не нравится! Какая там «женственность»! Кукла, и все! Среднее между нашей Зинаидой и Юлькой.

– Не права, Светик, – мягко убеждает он. – Она же душа дома, семьи… Ну, там еще семьи нет, но будет семья. Там так и задумано. За кадром… А он…

– Какая там душа! – Света уже гневается. – Ну и вкусы у тебя! Может, и мне так прикажешь – сидеть дома, наводить лоск.

– Ты меня не поняла, Света. У меня и мать и бабушка так жили. Имели профессию, лицо, но свой досуг посвящали дому.

– Вот это «досуг»! Твоя мать всю себя отдала…

– Ты же ничего не знаешь…

– Может, мне паранджу надеть?! В наше-то время?

– Но ведь если дети…

– А я, например, не собираюсь заводить детей…

– Но если любишь…

– Не люблю!..

Начинается перепалка… Ой, как ломит голову, болит в основании затылка. Больной стонет, просыпается. Сестра бережно приподнимает его обернутую чалмою бинтов голову, поправляет подушку.

– Тише, тише, больной. Сейчас будет хорошо. Вот, примите…

Дает порошок, подносит ко рту Виктора ложку с водой, нежно укладывает его получше. Успокаивает.