Белая ласточка

Девчонка сидела в кафе. Одна, и ей было неловко и завидно, когда глядела на входившие пары, на застольные компании. А впрочем – вон и еще одиночки. Не одна она такая. Вон, в углу, у окна, сидит и парень один-одинешенек. Наверное, тоскует, бедняга… А симпатичный… И не парень даже, а молодой мужчина строгого вида – вроде спортивного тренера, нет, поинтеллигентнее, может – кинооператор? Лицо медноскулое, темное, короткая стрижка (отсюда, правда, не разобрать – стрижка это или обрит?), индеец прямо. Индейский вождь. И гладит прямо на нее, хорошенькую, юную. «На меня смотрит, заметил, – подумала девушка. – И чего это он так смотрит?.. – Даже чуть смутилась, отвела глаза: – Может, у меня с прической что не в порядке или ресницы потекли?» Достала из сумочки пудреницу, глянула в зеркальную крышку. Быстро, незаметно чуть припудрила носик и стала пить чай с маковой плюшкой. Потом еще раз глянула в тот угол и огорчилась.. Нет, индеец-кинооператор не на нее глядел. Он глядел сквозь нее, теперь девушка поняла это. Видел, конечно, и ее, и весь этот зал, но видел – не видя, уйдя в свои думы. Ясное дело, он ждал кого-то. Или уже расстался и сидел, переживал. «А красивый. И лицо умное. Только грустный какой-то…» Тут на миг его заслонил официант: поставил на столик бутылку вина и снова отошел.

Кафе понемногу наполнялось народом. Свободных мест уже почти не было. К девушке за столик кто-то сел, потоптавшись несмело, но кто – разглядеть она не успела: отвлекло необычное. В том углу с тем самым мужчиной вдруг произошла перемена. Глаза вспыхнули радостью, он встал, весь сияя улыбкой, двинулся было… А к нему шла удивительная красавица – и половина зала уже смотрела на нее – такая высокая, статная, за плечи отброшена черная волна волос, полногубая; алое с черным – красило и сразу выделяло ее лицо. Такая, как девчонке показалось, какие глядят лишь с обложек подарочных изданий восточного эпоса, с иллюстраций книг, что теперь нигде не купишь, а видишь лишь на книжных выставках.

Они сели и стали глядеть друг на друга, взялись за руки – ладонь к ладони, а девчонка таращила глаза на них. Не могла оторваться – такой необычной, она чувствовала это, была их встреча и даже молчание. Они сидели молча. Но все кафе уже гудело. И даже девчонкин сосед неловко повертелся, попыхтел и сказал ей: «А меня зовут Слава…»

Мест пустых, да и одиночек, уже не было в кафе, забыла и девчонка про одиночество, этот вечер и для нее стал отныне самым особенным. Больше она не глядела туда. Правда, когда через полчаса или час она глянула в тот угол, заметила: все так же молчат и смотрят… Он лишь легонько кивнет ей – как кивают в метро с эскалатора вдруг увиденному другу на встречном эскалаторе, когда голосов не слышно – она улыбнется в ответ… Ну вот просто сидят и молчат, но весь многолюдный зал кафе уже строится и существует вокруг их столика в углу, и он уже стал – казалось девчонке – центром, солнечным светилом в мире этого кафе.

На эстраду вышли поодиночке, вразбивку, музыканты, расчехлили свои сложные орудия и стационарные агрегаты и, сев и помедлив с непроницаемо презрительными лицами, грохнули разок-другой. Мелодия, однако, полилась поначалу тихая и задушевная…

Они все так же сидели, глядя друг на друга, бутылка вина была лишь чуть начата. О чем-то, наверное, главном, великом и совершенно ослепительном, молча разговаривали прекрасными от радости лицами.

Белая ласточка

«Ласточка – любимая игрушка ветра».

Жюль Ренар

Негр на эстраде бросил барабанные палочки и пропел: «Эвры монын…» Скорее – страстно прохрипел, прошептал свое «эвры-ы», чем пропел. И черное зеркало полированно блистало сбоку, в золоченой витой раме, и люстры переливались хрусталями… А их столик напротив зеркала. Они сидят лицом к лицу, друг против друга. Она тянет коктейль через соломину. Лариса.

Она хочет что-то сказать ему, что-то важное. Лариса! Она молчит. О чем молчит она? О чем-то важном… Но никто не знает и никогда не узнает – о чем она молчит.

Негр проскрипел пылко и загадочно «эвры моны-ын» и снова схватил барабанные палочки.

Школа. «Ты опять читаешь на уроке посторонние книги? Иди к доске»… Парта, изрисованная рожами, изрезанная перочинным ножиком.

Черт, какой ветрище! Да это прямо вихрь, смерч… Вихрь швыряет самолет, блестящий маленький самолетик. Он похож на ласточку, только – серебристую, его кружит, швыряет вверх, вниз. Он летит в солнце. И уже не видно его… Прямо в упор на солнце – вот это пике!.. Стойте, стойте, не пускайте его! Там мама! Ма-ама!

Школа. «Опять ты читаешь Хемингуэя на уроке? Дай-ка сюда книгу»…

Школа. «А-а-а!.. Держи Оську! Держи его, бей!..» Что это? Догоняют, дают подножку. «Бей заику!»

Самолет разваливается на куски. Железный дождь свергается с неба. Шмяк! – в сторону отлетает пропеллер…

А это Верка из их подъезда. С какой-то девчонкой перешептывается. «И никакой это не Оська, его по-настоящему ОскАр зовут. Нет, серьезно. Оскар Мухин. Он незаконный, от приезжего какого-то. Мать-то у него стюардесса».