Белая ласточка

Мухин вышел во двор. Дождь прекратился – сразу, как оборвавшийся широкий занавес, с шумом обрушился, и все. Пар прозрачный, чуть лиловый, пошел от земли. В нем дрожала и струилась трава, и забор внизу, и нижняя ступенька крыльца, и кошка на ступеньке. Мухин видел, как вышла во двор Лариса, поставила на траву ведро с мыльным бельем, стала укладывать в авоську пустые кастрюли. Собралась на речку… А небо просияло после дождя. Синяя река неба заплескалась лучами солнца, стало припекать; острее и слаще травами, почвой, березовым листом запахло в мире, и хозяйственность Ларисы показалась вдруг Мухину ненужной.

Он выскочил за калитку и огородами побежал к речке купаться. Босые ступни радостно, с чавком, глубоко вляпывались в парной, жирный чернозем грядок. Плевать, что до коленок заляпаны техасы! Хотелось петь Мухину, подпрыгнуть, сдернуть с неба облако, ухватить за уголок, как простыню с веревки (но вот беда – облака уже ушли с неба), обнять весь мир и, разлетевшись, с ходу протаранить головой стог – да и вместе со стогом бухнуться в реку. И плыть, колошматить по ней ногами и руками. И он бежал к реке, и пел, и приплясывал, вертя бедрами, и махал над головой руками… Он вволю накупался. Под конец зачесал расческой гладкие влажные волосы, сунул в карман расческу в крупных каплях речной воды и по вечереющим полям пошел домой. Легкость, умиротворенность чувствовал он во всем теле. Тело было кроткое и тихое. В этот день он не думал о Ларисе. Он вернулся и крепко заснул…

А чего еще делать на даче, как не болтаться целый день у реки! Грибов в лесу еще нет. Заниматься ох как неохота (а надо, надо, Мухин! And you must, you must do it, Myhin), все равно неохота, и он снова – на речке, весь день валяется на песке. Ласковым кипяточком поливает утреннее солнце спину и плечи. Хорошо так лежать и загорать, томительно и сонно на горячем песке, и приходят разные мысли.

Мухин знает: Лариса скоро появится. Вот там, на мыску возле ив, их обычное место. Она придет или одна с бельевым тазом под мышкой, кое-что простирнуть и окунуться, или со всем семейством, тогда сзади будет безучастно ступать Толик, неся разные шмотки и подстилки. У него будет вид, будто он непрерывно извлекает квадратный корень из этого утра, неба, реки, берега и всех находящихся на нем.

Хорошо бы сегодня Лариса пришла одна! Без своего инженера.

Мухин вспомнил, как однажды он забежал за какой-то мелочью к Николаевым.

– Проходи в комнату, – улыбалась Лариса. Она была одна. Какую-то неловкость почувствовал он на этот раз. Стоял и не знал, что бы еще сказать.

– A am glad to see you! Ай эм глэд ту си ю!

– Ишь ты, по-английски заговорил, – засмеялась Лариса. – Чего это ты? В Америку собрался?

– В иняз, – Мухин достал сигарету. – Курить у тебя можно?

– Ну, ты даешь! – Лариса округлила глаза. – Ты ж не курил! Армия пошла тебе на пользу, – она захохотала, – сразу двум вещам научился: и курить, и английскому.

– И то, и другое необходимо для успеха в жизни, – от неловкости Оскар пытался острить.

– Ого, да ты стал мужчиной, я вижу! Ну, раз так, за успех надо выпить.

Она поставила на стол два фужера, достала из холодильника бутылку.

– Угощу тебя коктейлем. Собственным, – прибавила она. – Да ты садись.

Оскар потягивал какой-то сок, чуть отдающий слабеньким вином. И, освоившись, рассказывал Ларисе:

– Понимаешь, ну чего терять два года? Вот мы и решили за это время подготовиться в институт, – он стряхнул пепел и оставил тлеющую сигарету на краю пепельницы. – Я и Володька Новиков. Оба москвичи, одногодки, койки рядом. Чтобы ни одного слова между собой – по-русски, а только по-английски, и так все два года. Чуешь?

– Чую, – усмехнулась Лариса. – Ай, молодцы! А что начальство?

– А что начальство! Поддержало, поставило в пример другим: вот, мол, ребята не теряют времени… На второй год – такое постоянство! – сам инженер-капитан занимался с нами. В общем, выдержали железно. За все два года ни слова по-русски… Володька уже поступил в МИМО, в институт международных отношений. А я, ты же знаешь, немножко опоздал…

– Ну ты будешь сдавать-то?..

В тот день Лариса говорила с ним очень уж дружески, как с равным, как-то слишком уж ласково. Чокнулась с ним даже… «За успех»… Правда, в этом чоке и в четком ее голоске звенела обычная Ларисина насмешечка, которую он знал с детства («ну-ка, мальчик, помоги!»). Но тут она видела в нем впервые мужчину, а не мальчика… «Будешь сдаватъ-то…» – спросила она тогда, и это звучало по-настоящему дружески.

– В августе. А как же. Скорей всего, на вечерний.

– Ну, давай, – сказала Лариса. – Если надо, Толик тебе поможет.

Она повернулась к нему спиной и потянулась за кухонным полотенцем – высоко на веревке. Из-под короткого халатика выглянуло кружево черной комбинации. Она потянулась еще выше, Оскар заметил ободок чулка с пристегнутой резинкой. Мухин сам долил себе коктейля из бутылки, залпом выпил. Впрочем, Ларисин коктейль был ненамного крепче фруктового сока.

– Ну как, понравилось? – обернулась Лариса и взглянула на пустую бутылку. А голосок ее звенел лукаво и насмешливо.