Белая лебеда

Перед самой отправкой эшелона появился Леонид Подгорный. Он только что приехал новочеркасским поездом. Отбывал срок за драку в клубе.

Поздоровавшись с Кудрявым, Подгорный схватил меня за локоть и, заглядывая в глаза, нехорошо засмеялся:

— Ха-ха-ха… Буль-буль-буль… На войну собрался? Убьють тебя… Вон как пруть немцы… Силища!..

— Это еще кто кого… А ты как, Федька?.. Ну, ну… Поглядите на новый порядок…

— Пожалеешь еще… Ха-ха-ха… Буль-буль-буль… Убьють тебя, как пить дать…

Когда поезд тронулся, я рассказал Диме о Федоре и Леониде.

— Ну, Кольча! Ну и слабак же ты!..

Дима соскочил на перрон и врезался в толпу. Только на станции Зверево, где поезд остановился, он вернулся в вагон.

— Дал этому сволочуге в морду! — сказал Дима. — А Федор смылся!

3

Поезд медленно тащился на север. Я сидел на доске, пристроенной поперек открытых дверей, и никак не мог опомниться после разговора с Федором и Леонидом. Ко мне подсел Дима и сказал, что он никогда не надеялся на Соску, но Кудрявый!..

Остановились на станции Лихая, от нее стальные пути разбегались на все четыре стороны: на Москву, Кавказ, Харьков, Сталинград. Я не раз проезжал через эту станцию, когда бывал у Анны в Краснодоне или у Володи в Каменске.

Станция мне показалась заполненной не только бойцами и эшелонами, но и гнетущей тревожной тишиной, затаившейся на лицах людей, в синих огнях станционных стрелок, в темных окнах поселка.

Мы выгрузились, быстро построились и — бегом, бегом по улице, протянувшейся вдоль железнодорожных путей.

Разместились в двухэтажном здании школы, слонялись по пустому двору, кипятили чай в ведрах тут же на кострах, доедали домашние пироги, вареных кур, сало. Спали прямо на полу в классах, одетые, подложив под головы сидоры. В темноте виднелись огоньки цигарок. Разбудили среди ночи, построили, запретили курить и повели в степь на восток. Нами командовал капитан и два лейтенанта.

Шли молча. Невыспавшиеся, недовольные. И что за паника? Немцы за триста километров под Харьковом. Часа через два подошли к балке, в которой стоял наш поезд. Едва разыскали свои вагоны, как с неба понесся такой гул, что мы бросились из балки и рассыпались по степи.

Вверху гудело все сильнее и сильнее. В стороне станции загрохотало и заухало. В небе неожиданно что-то вспыхнуло в нескольких местах, ослепительный свет залил всю степь, стало видно как днем, и это вызывало ужас. Огни медленно опускались с черного неба и были похожи на подвешенные фонари. Мне почудились далекие белые строения железнодорожной станции. Там раздавались частые разрывы.

Над головами ревело и свистело. Я, Дима и Петр Коноваленко вжимались в землю, цеплялись друг за друга, боялись потеряться. Я перевернулся на спину и, всматриваясь в небо, с трудом различил черные тени самолетов. На станции горели цистерны с нефтью, дома поселка и, быть может, та школа…

Внезапно взрывы прекратились, затих гул самолетов. Подавленные пережитым, мы продолжали лежать на каменистой, растрескавшейся, покрытой колючками перекати-поле и густо пахнущей полынью земле. По полю, бродили старшие вагонов и собирали людей.

В Сталинград приехали под вечер, выгрузились из вагонов, построились и пошли по городу. Остались позади последние дома, потянулась пыльная дорога по буграм и балкам, а мы все шли и шли. На ночь остановились в поле, нам выдали котелки и кормили из полевой кухни. На другой день вышли к Волге. Неподалеку от какого-то поселка нас разместили под навесами из камыша, приткнувшимися к желтой стене срезанного косогора. Спали на соломе. Нас разбили на батареи, из которых сформировали полк учебной артиллерийской бригады.

Месяца два мы маршировали строевым шагом, подготавливали данные для стрельбы из пушек, учились бросать гранаты и окапываться в чистом поле. Постепенно нас обмундировывали, и мне досталась старая выстиранная гимнастерка с дырой в левом нагрудном кармане. А вот с ботинками было туго.

Как-то меня и Диму помкомвзвода направил в распоряжение старшины батареи Ежкова, и тот взял нас с собой на полуторке в Сталинград.

В городе было спокойно, на улицах попадались вооруженные отряды рабочих и танки. На севере довольно сильно гремели пушки.

Когда мы вместе с шофером грузили на полуторку мешки с ботинками, из конторы вышел старшина и сказал, что немцы подошли к городу. Мы с Димой тут же переобулись в новые ботинки и приладили обмотки. Решили сходить за угол посмотреть, что делается на площади… Навстречу шли ополченцы с винтовками и громко пели: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» Это была первая песня, рожденная войной. Мы ее тоже пели, но, когда слушаешь ее, дух захватывает. У меня так мурашки бегают по спине, когда вместе со всеми тяну: «Идет война народная, священная война!..»

Внезапно вверху послышался рев, душа моя зашлась от пронзительного свиста, на площади возникли облачка взрывов и черные фонтаны земли, стена высокого дома мгновенно обрушилась, образуя террасу из битого кирпича и клубящейся пыли.

Мы с Димой вернулись к складу, но ни машины, ни старшины Ежкова там не было.