Белая лебеда

Я вылез в окно. Отец и пьяный чутко спал. Даже меня боялся. Полицая на кухне держал. Но тот тоже частенько подремывал за столом.

Спрятал ее на чердаке сарая. Никому и в голову не придет, что она прячется на сеновале у старосты…

Двое суток там просидела. Еду и воду носил по ночам. Потом послала меня к Федору за аусвайсом. Вот когда я узнал, чем они занимались.

Эх! Не догадался раньше!

А Инка хитрая! Попросила, чтобы я принес ей кофту и юбку мачехи, лицо угольной пылью измазала, старухой прикинулась… Увидел бы ее на улице, ни за что не узнал бы…

Когда уходила, доверила связь с Федором. Я носил в тайник его донесения. Как он сведения эти доставал? Дошлым оказался Федча…

— Что-то ты не договариваешь…

— Разве ты ничего не слышал? Ворвались немцы в их дом… Инка пыталась сопротивляться, одному немцу лицо исцарапала, не хотела уезжать в Германию… Ну… Обозлились они и на глазах у матери… Зондеркоманда… Они такое творили… Нет! Не могу больше! Это же каждый раз нужно вспоминать и заново мучиться! Уеду! В Сибирь, в тайгу!..

Вскоре он закончил школу и уехал. Слышал, что чернорабочим поступил в геологическую партию.

7

Весна сорок четвертого. Мы возвратились в Тулу. А тут и семидесятипятилетие училищу приспело. К этому юбилею и приурочили наш выпуск. Пошили кители из немецкого сукна мышиного цвета, расщедрились на сто граммов в праздничный обед и сводили в театр, где перед нами выступали Михаил Жаров, Любовь Орлова, Николай Крючков и Петр Алейников.

Потом мы побывали в уже восстановленной Ясной Поляне. Увидел я то дерево с колоколом, ударом в который ходоки со всей России вызывали великого писателя для разъяснения жизненных вопросов. Побродили по комнатам, в которых жили немецкие солдаты. И на фронт.

В Москве мы должны были получить назначение. Так я впервые попал в Москву. Подъезжая к столице, мы разбились на группки. Меня и Радия Левченко пригласил к себе москвич Ильгисонис. Он жил на улице Чайковского. Как раз в вечер приезда нас порадовали салюты за Минск и через час — за Полоцк. С крыши дома Ильгисониса пускали ракеты, мы взобрались наверх, любовались расцвеченным небом и видели Красную площадь, с которой палили зенитные пушки. Потом салютов было много, но эти навсегда остались в памяти особенными и торжественными. Москва поразила своей деловитостью. Люди спокойно шли по своим делам, говорили, смеялись. Без суеты и угрюмости. И этот мирный вид москвичей вселял уверенность… Уж если в главном нашем городе чувствуется сила, то она и разольется по всем землям, докатится до каждого уголка.

Изредка попадались следы бомбежек: глухой забор, скрывающий воронку на месте дома, заложенное кирпичами окно, обвалившийся угол или недавняя заплата на асфальте тротуара.

Нас троих направили на Второй Белорусский фронт, в сорок девятую армию.

Через Смоленск и Могилев мы пролетели в поезде, а дальше… Длинная песчаная дорога до Минска будто пробита сквозь завалы сожженных «тигров» и «фердинандов», бронетранспортеров, смятых легковушек, перевернутых грузовиков, вдавленных в землю пушек с желтыми стволами. Горелые танки и развороченные в немыслимых поворотах прицепные фургоны, из которых все еще выметались ветром бумаги и тряпье, тянулись до самого горизонта, утопая в высокой и густой ржи. Но черных разбухших трупов уже не было. Их будто смыл недавно прошедший дождь. И в таком синем мирном небе заливались жаворонки…

Добирались на попутных машинах. Ночевать пришлось в полусожженной деревне. В ней располагалась какая-то небольшая воинская часть. Все дома были заняты, и мы приютились в старом сарае. К нам еще по дороге прибились две девушки-зенитчицы. Помню, как за ними ухаживал Ильгисонис, а мы с Радием подтрунивали над ним. Он никак не мог решить, кто из них больше ему нравится, и ухаживал за обеими.

В сарай заглянул капитан, проверил документы, расспросил, куда путь держим. И тут мы узнали, что его рота является заслоном и может быть бой с немцами, если те попытаются вырваться из окружения. По радио перехвачен приказ из Берлина сражаться и сражаться… Пробиваться из котла на запад. Ночью над головами гудели самолеты. Немцы, наверно, сбрасывали окруженным войскам боеприпасы и продовольствие. Мы не спали почти до утра. Я только было задремал, как кто-то крикнул: «Немцы!»

Мы выскочили из сарая и, полусонные, побежали по улице за солдатами. Увидели старшину и попросили у него винтовки. Он подвел нас к повозке, задок которой выглядывал из распахнутых ворот соседнего двора, и выдал автоматы и патроны. Диски заряжали на ходу. Девчонок мы хотели оставить с обозом, но они заупрямились и пошли с нами, держа автоматы на изготовку.

За околицей окапывались солдаты. Я глянул на лес, видневшийся километрах в трех, и у меня похолодело в груди, заколотилось сердце. В лощине перед лесом еще держался над землей туман, и из него будто выплывали немецкие цепи одна за другой. По пояс в тумане, иные без касок и с засученными рукавами. Шли на прорыв… Такие будут драться до последнего…