Белая лебеда

— Поня-а-а-тно, — хмурясь, протянул он. — За отца злобишься… Никто не знал, чем он занимался… Даже мой говорил, что старого Кондырева крепко обидели… Из партии исключили… Вот и не трогали его ни немцы, ни полиция… Танька Гавриленкова донесла… Наговорила…

— Хватит! Почему Дима Федора убил, а ты остался?

— Лучше бы он тогда и меня, чем вот так… — Серые глаза Леонида потемнели. — Чего косишься? Был суд, и меня оправдали!..

— Суд-то оправдал, а люди? — спросил я, глядя в просвет между пирамидальными тополями на дальние белеющие дома города. — Рассказывай…

Леонид закурил «беломорину» и вздохнул. Нелегко вспоминать подлые делишки, подумал я. Он несколько раз смущенно взглянул на меня, словно ожидая хоть небольшого понимания в его трудном положении.

— В нашем и соседних дворах немцы установили пушки-дальнобойки, — хриплым голосом начал Леонид. — Дома на пригорке стоят… По переправам через Дон они били. — Он несколько раз быстро затянулся и шумно выпустил дым. — Ну… Отец засобирался вместе с немцами… Я тоже, чтобы не приставал… А сам… Ведь Инка открылась мне, не побоялась… Федор тоже… Да и твоего отца я предупреждал… Думал, простят люди, что я за отцом пристегаем таскался… Вот и мечусь по двору… Ехать или не ехать? Простят или не простят? А куда ехать-то? С немцами? В ихний фатерлянд, который разваливается? Отцу-то нельзя оставаться… И меня охмурил уговорами и угрозами. Хорошо, что Инка подвернулась, вытащила меня… из кошмара…

— Ты за моим отцом приходил с немцами?

— Лучше, если бы другой пришел? Мы специально с Федором пошли… А когда Зину привели в комендатуру, прямо сказали Жорке Проскурякову, чтобы он не очень старался… Да он и пьяный был. Раз по Зине ударит, а больше по подоконнику. Лавка у окна стояла…

— Ты не оправдывайся! Руки кровью замарал…

— Я никого не убивал, так что не издевайся! — вскипел Леонид. — Побыл бы на моем месте…

— Никогда! — вскричал я и с ненавистью посмотрел на своего бывшего друга. — Почему не ушел от всего этого?

— Куда? Да и не мог… Сеструха Варька попала под облаву в городе, ну, и ее… Изнасиловали пьяные немцы… Заразили… Мачеха очень любила Варьку… Как-то забрел во двор немецкий солдат, мачеха за топор и на него… Отец едва успел перехватить… Немцу объяснил, что у нее, мол, не все дома. А на другой день Варька повесилась в сарае… Три дня мачеха плакала, а потом померла… Вот я и решил отомстить…

— И как же ты мстил? Взрывал немецкие эшелоны?

— Ты совсем не изменился, — как-то жалко улыбнулся Леонид. — Вы с Димкой оба… Он тогда не разобравшись друга своего убил… Я не успел… Этот старый хрыч Костенко, черт придурковатый… Привел какого-то сумасшедшего с автоматом в одной руке, с гранатой в другой… Тот схватил меня и тащит к пушке расстреливать… А я ему: «А ты глянь, что в пушке не хватает…» А в ней замка не было… Не было их и в остальных трех… Огромнейшие пушки без замков… Мы их с Генкой Савченко ночью поснимали…. Это Федор Генку ко мне прислал с заданием…

Леонид передохнул и закурил новую папиросу.

— Повел я того разведчика и Костенко в балку… Темно еще было. Не сразу разыскал, где, мы зарыли… Руками разгреб… И тут будто кто по голове: а Федор? Его же Фанатик может запросто в распыл пустить. Сказал старшему сержанту, и мы побежали… На две секунды опоздали. Ясно услышали короткую очередь… Федор лежал между овощным ларьком и будкой сапожника Никанорыча… Помнишь одноногого Никанорыча? Немцы его тут же на базарчике на столбе повесили… Любил Никанорыч песни распевать во время работы. Починял немцу сапог и по привычке пел: «По долинам и по взгорьям…» Немец услышал про партизан, надел сапог и повесил бедолагу…

Я водил Димку к пушкам и к замкам в балку. А тут мать Федора прибежала на базарчик, упала на него да так и не встала. Их похоронили рядом, а через неделю пришла похоронка на батю Федора…

Федор, конечно, виноват… Поначалу он сам пошел в полицию… Это уж потом твой батя подослал Инку к нему…

Но и Димка власть превысил… Его за Федора в штрафбат загнали…

— Откуда знаешь? — вскричал я и схватил Леонида за плечо.

— Через месяц после освобождения Шахтерска я получил от Дмитрия письмо. Он лежал в ростовском госпитале. Просил ничего не говорить его матери и приехать к нему. Был ранен в плечо. Ордена и погоны ему вернули. На вид сильно изменился. Похудел и как-то подсох. Невеселый… Я, сказал он, наверное, самый глупый фанатик…

Мы помолчали.

— Да-а-а! — встрепенулся Леонид. — Увидишь, сказал, Кондыря, передавай привет… Кольча мне жизнь спас в Сталинграде, а я не разобрался и друга… Он долго смотрел на дымящуюся в руке папиросу. — Про Инку спрашивал… Ну, тут я пас… Сказал только, что она кокнула немецкого оберста…

— А почему ты пас? — взволнованно спросил я.

— Так получилось… — Леонид быстро взглянул на меня. — Она постучала в мое окно поздно ночью и попросила спрятать ее… «Ты как, Ленечка, совсем продался немцам?..» Меня так и передернуло! Тоже мне патриотка, думаю, сама с немцами… Она тут же и выложила, что застрелила оберста и его шофера.