Белая лебеда

— Не уберегли тебя, голубушка, — сокрушался Недогонов, рассматривая рваные пробоины. — Да и как убережешь, если всегда на прямой наводке?!.

С нашим приездом на батарею у комбата появилась слабая надежда. Слабая потому, что он знал, если пробиты цилиндры — пушке хана.

Недогонов охотно брал со склада дивизии вот такие довоенные полковые пушки и доказывал начальству, что они устойчивее и меньше прыгают при стрельбе. Не то, что облегченные и на резиновом ходу.

Автомашины он не признавал за тягловую силу, больше надеялся на лошадей: бензину не нужно (горючее, то бишь корм, под ногами или в стогах в поле), и моторов нет, кони не гудят, на них тихонечко можно подобраться к самому немцу.

Биноклем он не пользовался, даже не имел его. На свой зоркий глаз надеялся и еще на зарубки на козырьке. Надвинет фуражку на лоб, глянет На зарубки, они сами накладываются на далекую цель. Только считай зарубки и подавай команду пушкам, корректируй стрельбу.

Мы с Борисом решили забить в пробоины свинцовые заглушки, накачать в полости наката антифриз и с помощью все того же насоса поднять давление воздуха в цилиндрах… Эти пробки «на соплях», как буркнул про себя Недогонов, не удержат силу отката ствола во время выстрела, а лишь смягчат, на что мы и рассчитывали. И стрелять мы решили сами. Еще неизвестно, как поведет себя пушка. Недогонов согласился. Ничего подобного ему не приходилось встречать. Борис зачеканил края рваных пробоин, чтобы еще больше уплотнить свинец и поочередно с солдатами начал накачивать антифриз, а затем воздух. Поработали насосом и мы с Недогоновым. Когда все было готово, пушку выдвинули из-за дома, и я прильнул к окуляру панорамы. Немцы прятались в окопах и не подавали о себе знать. Это мне не нравилось. Что еще они затеяли?

Но что это? Из-за дома показалась огромная стальная гусеница, затем выдвинулась внушительных размеров башня танка, и черное дуло пушки уставилось прямо в меня. И сразу похолодело под сердцем. Это был «тигр».

— Снаряд! — слишком громко и поспешно крикнул я. — Кумулятивный!

Заряжающий метнулся к пушке, затвор клацнул, перед глазами мелькнула красная тупая головка снаряда.

Тщательно подвел перекрестье под основание башни…

Скорее, скорее…

Черный зев «тигра» медленно поднимался.

Я дернул за пусковую рукоятку. Пушка рявкнула, и на башне танка едва обозначился взрыв. Но я знал, что кумулятивная сила разрушила броню, будто ее и не было, снаряд влетел внутрь и взорвался. Мало того, в танке сдетонировали снаряды. Черный дым повалил из щелей раздувшейся башни.

Во время выстрела свинцовые пробки вылетели из пробоин и антифриз фонтанами ударил в разные стороны.

Солдаты поднялась из развалин и бросились штурмовать свои же окопы, и мы увидели, как немцы побежали… Они выскакивали из окопов и тут же исчезали, прыгая с обрывистого берега, скрывались в зарослях речки, впопыхах перебиралась восвояси.

— Метко стреляешь, Кондырь, — сказал комбат, не удержался и обнял меня. — «Тигра» спалил! Послушай, иди ко мне командиром огневого взвода?

— Вряд ли меня отпустят, комбат, — еле ворочая языком, проговорил я, еще не совсем придя в себя после поединка с «тигром». — Меня ведь два года учили ремонтировать пушки…

— Это мы уладим. Сегодня же переговорю с начальником артиллерии…

Колесов забил свинцовые заглушки в пробоины, зачеканил и принялся накачивать антифриз, и в эту минуту над нами зачахало. Вое бросились врассыпную, но было поздно. Мина разорвалась неподалеку от пушки. Брызнувшие чугунные осколки убили двух солдат, троих ранили. И меня осколочек задел, вроде бы слегка черкнул по щеке, вначале я не обратил на это внимание, но вскоре кровь залила лицо и грудь, и Колесов, выбравшись из окопчика, куда успел нырнуть, так неуклюже перевязал мне лицо двумя индивидуальными пакетами, что закрыл глаза и рот.

Из-за этой царапины я не хотел ехать в медсанбат, но Кононов в приказном порядке посадил меня на полуторку с другими ранеными.

Но «царапина» эта доставила немало, неприятностей. Первое время я почти не мог есть, так сильно болела щека, ломило челюсти и стягивало рот. С завязанным лицом не хотелось показываться в артснабжении, хотя медсанбат иногда и останавливался неподалеку. Один раз проведать прибегал Колесов.

Когда же сняли повязку, я взглянул на себя в зеркало, и что-то оборвалось в груди. Большой шрам на щеке стянул кожу и сильно изуродовал лицо. На меня смотрел совсем другой человек. Лучше бы убило!

Врач утешил: со временем шрам разойдется, как бы расправится и отпустит кожу, а лицо примет свой прежний вид.

Первые же неприятности начались, когда я вернулся в полк, который догнал уже в Восточной Пруссии. Тогда началось известное январское наступление. Рубин глянул на меня и всплеснул руками:

— Господи! Да тебя и родная мама не узнает!

— Чего ты раскудахтался, писарская душа? — осадил Рубина Колесов. — Да это же красавец! Девки как увидят такую отметину, и сразу попадают! Ни у кого же нет!

— Попадают от жалости, — невесело усмехнулся я. — Это ты, Борис, в самую точку попал…