Белая лошадь – горе не мое

— Красиво говоришь, — покачал головой Арсений Александрович. — Да больно любите вы все о собственном-то достоинстве. Собственное у них есть, не волнуйся. А вот есть ли у них чувство чужого достоинства, интересно знать… Сдается мне, они про такое и не слыхали…

— Да откуда ж, если вы, взрослые…

— Стоп! — сказал Арсений Александрович. — А себя-то ты куда относишь, Александр?

— Никуда! — запальчиво ответил Саня. — Я — просто человек!

— Та-ак… — даже растерялся директор школы. — А мы, по-твоему, кто?

Саня вызывающе молчал.

— Слышь, Матвей, мы и не люди, оказывается… Мы — так… Взрослые… — Арсений Александрович грустно посмотрел на сына: — Погляжу я, Александр, что ты об этом лет через десять будешь говорить…

— Если я когда-нибудь почувствую, что мне хочется сказать ученику: «Придурок, выйди вон из класса!» — я сразу застрелюсь! — хмуро ответил сын.

— Ну, — удивился Аристотель, — зачем же так сразу?.. Лучше просто сменить работу…

— Может быть, да только никто не меняет.

— Послушай, Александр, а что, у учителя не бывает оснований выйти из себя? — рассердился Арсений Александрович. — Он ведь не железка, он живой, ему обидно бывает, больно…

Саня убежденно сказал:

— Основания бывают. Только права у него такого нет. Во всяком случае, если он действительно учитель. Он учить должен — работа у него такая. А из себя пусть выходит в свободное от работы время.

— Браво! — пробасил Аристотель.

— Матвей! — сморщился Арсений Александрович. — Уймись! Можно подумать, что он сказал что-то новое и оригинальное!

— Ну, миленький Сеня, все основательно забытое приходится открывать снова и с большими муками. А эта простая мысль забыта настолько основательно, что в ней, действительно, есть прелесть новизны… Пусть этот славный юноша продолжит!

— Интересно, в Царскосельском лицее, — продолжил Саня, — мог учитель позволить себе обратиться к ученику, к князю Горчакову например, так: «Выйди из класса, бестолочь, и без родителей не появляйся»?

Арсений Александрович с интересом взглянул на сына.

— А ты демагог высокого класса, — похвалил он. — Но только эта твоя сногсшибательная, но, извини меня, совершенно дурацкая аналогия не убеждает.

— Почему это?

— А потому! Лицей был закрытым дворянским пансионом. Братьев царя, если помнишь, там планировалось обучать. Так что это было нетипичное учебное заведение…

— А если у нас не закрытый дворянский пансион и учим мы не братьев царя, а просто детей, то давайте будем хамить друг другу?! — закричал Саня. — Уважение, понимание, обыкновенная вежливость — это необходимо, когда воспитываешь братьев царя, значит? А нам — что? Нам не надо — у нас типичное учебное заведение!..

— Хорош, ох, хорош сынок вырос! — хлопнул в ладоши Аристотель. — Ты смотри, Сенька!

— Матвей, не лей масло в огонь! Повторяю, у меня тут не Царскосельский лицей…

— Чем хвалишься, безумец! — вздохнул Аристотель.

— Ты мне лучше скажи, что теперь делать! Лола их почти утихомирила, а этот поборник справедливости, этот великий педагог вмешался и все испортил! Так что я совершенно официально поставлен в известность, что, пока перед Соколовым не извинятся, они посещать биологию не будут.

— Так, значит, надо извиниться, — пожал плечами Аристотель. — Сеня, каковы ж мы будем, ежели черное назовем белым? Нам верить не будут.

— Легко сказать — извиниться! Ты что, Лялю не знаешь?

— Знаю я Лялю, — осерчал вдруг Аристотель. — И знаю, что это с ней не в первый раз. Ты вот что… Не вмешивайся, я сам с ней поговорю. А то ведь самолюбие какое!

— Свое бережет! — зло сказал Саня. — А других унижает.

— Ох, замолчи! — сморщился, как от зубной боли, Арсений Александрович. — Глаза бы мои на тебя…

На столе зазвонил телефон.

— …не глядели, — договорил директор уже в трубку. — Нет, это я не вам, здравствуйте! Да, это я. Слушаю… — Судя по выражению лица, ничего приятного ему не говорили. — Знаете что, — вдруг сказал он, явно не желая больше это неприятное слушать, — я им занимаюсь. Но, кроме него, у меня еще три тысячи учеников! И не пытайтесь переложить свою работу на школу. Нет, именно ваша! А я говорю — ваша! Не волнуйтесь, я свои обязанности знаю, чего и вам желаю. Семнадцать. А я вам говорю — семнадцать у меня трудных подростков! Опомнились: Яцкевич и Анисимов весной школу закончили. Вот именно! Нет, уж пусть их теперь по месту жительства учитывают, до свидания.

— Поздравляю тебя! — повернулся Арсений Александрович к другу. Вчера твой Шамин опять побывал в милиции. Учинил в парке драку. Сделал ты мне подарок. Не хотел, не хотел я его в десятый брать, а ты!.. Собрал шпану!

— Он не шпана! — нахмурился Аристотель. — Он — талант, и мы еще гордиться будем, что он у нас учился!

— Полагаешь? — директор задумался. — Вот молчу, — проговорил он, скрываю, что у меня в школе этих трудных подростков, черт бы их взял, на самом деле не семнадцать…

— А сколько? — удивился Аристотель.

— Восемнадцать, — и директор школы искоса взглянул на сына.

— Ты домой, надеюсь? — спросил Арсений Александрович сына.

— Домой.

— «Мамину каторгу» захвати, если нетрудно. Я-то, верно, поздно вернусь…