Белая Мария

Генеральская дочь и один из офицеров вырыли яму — под камнем, недалеко от крыльца — и спрятали Зофьину сумочку.

Через два дня генерал уехал. (Через две недели он добрался до Парижа, через три его назначили премьером правительства в изгнании.)

Зофья уехала на крестьянской телеге.

В середине сентября уехали Мотек с Шевой.

Из гетто они убежали. Спрятались в лесу. Стояли морозы, есть было нечего, и они вернулись в Осмолице. Пан Недзельский спрятал их у себя в доме.

В Осмолице вошла Красная армия. Управляющего арестовали. Мотек доказывал начальнику тюрьмы… Доказывал офицерам НКВД… Доказывал польским офицерам в Люблине…

Управляющего отпустили. Он уехал, исчез; больше его в Осмолице никто никогда не увидит.

Не будет дома управляющего.

Не будет барского дома.

Не будет сада.

Будет Вепш, неспокойная капризная река, сплошные водовороты.

Усадьбу купит американец, бизнесмен, женатый на польке. Окрестности он обойдет в сопровождении охранника. Охранник будет в черном костюме и темных очках, на местных это произведет сильное впечатление.

Американец построит новый дом. Больше прежнего, наряднее. Пустой.

Мужчина, который присматривает за усадьбой, навестит нового владельца в Америке. С собой он захватит надгробную лампаду, потому что у владельца сын погиб в автокатастрофе. Лампады производит его двоюродный брат; они выберут самую красивую, такие теперь делают, чтобы обскакать конкурентов. В Штатах выяснится, что у сына бизнесмена нет могилы, урна с прахом в стене, среди других урн, ее даже найти трудно, потому что длина стены двести метров. Вдобавок рядом не разрешается зажигать лампады. И вообще не надо грустить. Немного можно, но в меру. Будущим надо жить, будущим.

Другая культура, вздохнет смотритель новой усадьбы — не то с завистью, не то с укоризной.

Неподалеку от бывшего барского дома любители истории будут искать следы. Больше всего их интересуют следы войны — оружие и воинские знамена. Знамен они не найдут, зато найдут дамскую сумочку. В сумочке будут семейные документы и зачетная книжка. В зачетке Высшей школы политических наук будут оценки. По социальной политике и по коммерческой корреспонденции — тройки, по истории общественно-экономических формаций и статистике — четверки. Права наций Зофья Сикорская сдать не успела.

права наций сдать не успела

5. Доктор

Он был всегда. Его вызывали, когда больному уже ни один врач не мог помочь, он лечил поляков и евреев, сумел выбраться из гетто и спас маленького Ендрека Чеслю, когда тот умирал от менингита.

И он вернулся. Собирался остаться, но когда это случилось с теми евреями… Когда четверых евреев… Шестерых? Может, и шестерых, а еще поручика с мельницы, всего семеро… Словом, он уехал вместе со всеми, кто вернулся в город. Уехал в Лодзь, где поступил служить в органы. Работал тюремным врачом. Констатировал смерти. Сохранился протокол: приведен в исполнение приговор Сойчинскому Станиславу, сыну Михала^[48].

Капеллан произнес слова религиозного утешения.

Прокурор зачитал приговор.

Командир расстрельного взвода привел приговор в исполнение.

Врач Кестенбаум Рафал констатировал смерть.

(Приговоренный до войны был учителем польского языка, во время войны — командиром батальона АК.)

Доктор недолго проработал в этой тюрьме. Он начал помогать заключенным — выносил малявы, связывался с родственниками («сообщил по телефону мужу осужденной Марты Зентара, что Зентара Марта шлет ему привет, а Зентара Марте устно сообщил, что муж добивается для нее адвоката» — значится в рапорте начальнику УБ).

Доктора выгнали и посадили под домашний арест.

После освобождения он уехал из Польши. Жил в Тель-Авиве.

Сын доктора Кестенбаума погибнет в одной из израильских войн. Тело найти не удастся, дочь будет искать его сорок лет.

6. Мать Стеца

Нехорошие стали твориться дела, ох, нехорошие.

Бык взбесился и затоптал насмерть дочку хозяина.

Здоровый мужчина поранился гвоздем, руку пришлось отрезать.

Подковы над дверью перестали защищать.

Лошадь разбила голову владельцу.

Люди думали: это из-за евреев.

А ведь они им помогали, мать Тадека Стеца для них суп варила.

Люди говорили: с того света мстят, за Шиму и Шляму. Шима и Шляма убежали из эшелона, вернулись в город, кто-то их схватил… Кто-то просил: да отпусти ты этих евреев, — но их отвели в полицию. Люди говорили: за Зельманувну мстят, дочку керосинщика Зельмана. Ее тот, что был при лошадях, вышвырнул на улицу, ранним утром, полицейский выстрелил, она лежала на улице вся в крови.

Но мать Тадека Стеца варила суп.

В помещичьих угодьях был лагерь, мать Стеца приносила ведро с супом. Ставила его перед воротами, на следующий день пустое ведро забирала и ставила полное. Забирала пустые и приносила полные…

Они потом к ней приходили.

Говорили, Най приходил — тот, что до войны продавал лотерейные билеты.

Говорили, Ная видели возле пруда, около дома Стецов.

И парикмахера Хандштока.

А Стецувна^[49] носила платья портнихе. Заграничные платья, из еврейских посылок, в переделку.