Белая Мария

В правлении выдали ордер. Откуда мне знать, никто не объявился, вон они все, эти дома.

Есть у меня на фото евреечки. К примеру, Поврозник. Тридцать седьмой год, седьмой класс.

Красивая была.

Поврозник.

Один выжил, приходил даже, но не мой, у них на Канавной был дом.

А Поврозник не выжила, нет.

10. Дочь

Мельница останется. И хата мельника, где жил поручик. Хата будет стоять пустая, а мельницу продадут. Ее купит местный предприниматель и устроит лофты — ресторан и гостиницу.

Рядом вырастет трехэтажный дом — дочери мельника. Который вообще-то ей не отец. Сын мельника сказал: отец — я, и с тех пор уже было не разобраться. Мать позвала ее перед смертью, хотела что-то сказать, но не успела, а дочку будто током прошибло, ледяным током. На самом деле она была ей не мать. Настоящая мать у нее на двух фотографиях. На одной — молоденькая прислуга мельника в белом платочке. На второй ее не видно, она в гробу. Они оба, мельничиха и мельник, хорошие были люди, но теперь уже все равно не разберешься.

Дом построит муж. Двенадцать комнат, один только ливинг рум — шестьдесят метров. Такой не обогреешь, на зиму нужно не меньше пяти тонн, а тонна угля — восемьсот злотых.

Она будет жить одна, одна-одинешенька. В двенадцати комнатах плюс ливинг рум. Муж и дочка останутся в Америке. Приедут, конечно. Первую неделю будут акклиматизироваться. На второй скажут, что им скучно, на третьей начнут собираться обратно.

Зять будет с Филиппин. Пожарный. Одиннадцатого сентября его сдуло под машину. Из всей команды только его, поэтому он остался жив, только он.

Конечно, они позвонят. Спросят, что в городе, ответ слушать не станут — какое им дело, что в городе. Что в Америке? — спросит она у них.

Дочка скажет, что у мужа нервы совсем никуда. Сны ему снятся. Снится воздушная волна, которая швыряет его под машину.

11. Поручик

Первое письмо из леспромхоза «Красная звезда» он написал в газету — в Москве выходила газета на польском языке. Писал, что нужно создать польскую армию, потому что от Великих Лук до родины ближе, чем от Тобрука^[57]. Армию создали^[58], поэтому следующее письмо он отправил Ванде Василевской^[59]. Вначале написав начерно, на обороте плаката. Плакат призывал советских граждан и гражданок, патриотов и патриоток овладевать военным ремеслом. В письме он рассказывал о себе. Закончил Варшавский политехнический, участвовал в обороне Варшавы, подхорунжий запаса. Об отце, Вацлаве Вислицком, депутате сейма всех пяти довоенных созывов, не упоминал. Просил Ванду Василевскую взять его в армию.

Его взяли.

Ну вот, я еду, написал он матери в поселок Красный строитель.

На дорогу ему выдали полторы буханки хлеба, благодаря чему он смог послать ей буханку, которую получил по карточкам^[60], плюс карточки на сахар. Не забудь, добавил, переделать себе мои зимние вещи.

Он писал отовсюду. Десятки писем, все — матери. Все сложенные треугольником или в прямоугольном конверте размером с визитную карточку. С почтовым штемпелем «просмотрено военной цензурой»^[61].

Через несколько часов в путь, движемся на запад.

Отправил тебе посылочку с сахаром.

Пишу неразборчиво, потому что лежу. У меня выскочил чирей, очень неприятная штука.

(Его повысили; теперь, как офицер по политико-воспитательной работе, он должен был воспитывать солдат в духе «любви к родине, ненависти к извечному врагу Германии и искренней дружбы с Советским Союзом и Красной армией».)

Посылаю тебе сало, немножко сахару, баночку консервов и кусок мыла.

Пишу в деревенской хате, за окном палисадник, артиллерии не слышно, мы теперь немного дальше от фронта. Передо мной лежит большая красная книга «Deutsche Post Osten» — варшавский телефонный справочник. Я его нашел в глубоком блиндаже, несколько дней назад тут еще были немцы. Есть знакомые фамилии: Вислицкий Феликс, Langiewiczastr., 5 — значит, у него в Варшаве в 1942 году был телефон? Черняков Израиль Адам, Eisgrubenstr., 20…

Я подумываю уйти из политического аппарата и стать обыкновенным офицером. Эта работа приобретает какой-то специфический характер — не так я ее себе представлял. Малярия никак не отвязывается. Короткий приступ — и потеря сил на целые сутки.

Пишу ночью, с Волги. Мне понравилась одна девушка. Сам не знаю, как сказать: девочка, женщина или офицер. Очень понравилась. Такой маленький младший лейтенант — двадцатилетняя варшавская девочка, раненная на фронте.

Я все еще в Политуправлении. Хочу перейти в полк — и не хочу.

Можешь себе представить, люди сейчас говорят: какое счастье, что меня сослали в Сибирь или в Коми^[62], наша семья хоть жива осталась.

Весна. Холодная, но бывают и теплые, солнечные дни. Уже есть почки на деревьях. Только разбитые танки и разбросанные снаряды чернеют на полях.

Аисты и вереницы диких гусей. Одна беда. Пропала салфеточка с Буддой от Оли — не могу понять как. Ужасно жалко.

Я в госпитале. Густой лес, птицы, торфяное болотце. Несколько палаток между деревьями. Хоть бы сказали, что со мной, и чтоб эти приступы не повторялись.