Белая муха, убийца мужчин

Если бы корову Жуту спокойно пристрелил какой-нибудь храбрый милиционер — это, возможно, было бы наилучшим выходом для столь странного создания. И такой милиционер нашелся, он вышел из машины и смело шагал навстречу чудовищу, он уже поднял пистолет, чтобы всадить пулю прямо в уродливый лобешник. Так бы и случилось, если бы не вмешательство одного священника, который объявил, что в корову Жуту вселились бесы, и поэтому если её убить, они просто переселятся в людей, а точнее, в женщин. Ведь в кого ещё могут переселиться бесы из бешеной коровы? Священник вызвался их выгнать, причем абсолютно бесплатно. Человек он был уважаемый, приближенный к патриарху, к тому же учёный, заведующий кафедрой экзорцизма на филфаке БГУ. И только тогда, освобождённую от нечистой силы, корову Жуту можно было со спокойной совестью сжечь и развеять её прах над Минском во имя справедливой мести, которая настигает всех, независимо от взглядов и социального статуса, согласно главному закону демократии.

«Как думаешь, Жуту отпустят, — спросила Босая, глядя мне в глаза. — Только говори правду».

«Конечно, нет, — сказал я. — Это просто больная корова. Да и куда её отпускать? Сожгут, и конец».

Она кивнула, отвернувшись к окну.

«Но почему именно корова, — я почувствовал, что она не против поговорить. — Почему не люди? Разве у нас мало несправедливо обиженных людей?»

«Аленький Цветочек говорит: за людей есть кому заступиться, — остановила меня Босая. — А за корову? Лично ты заступился бы за корову?»

«Вряд ли. Мир такой, — сказал я каким-то старческим, скрипучим голосом и сам испугался его мертвенности. — Сначала надо подумать о людях».

«Вот-вот. Мир. Но если бы мир вдруг… Вдруг должен был… вынужден был тебя слушать? Если бы мир более не мог уклоняться от вопросов? Если бы он спросил тебя: что дальше? Что бы ты сказал ему?»

«Не знаю, — признался я, рассматривая её колени. — Но люди для меня важнее коров».

«Слушай… А тебе тоже говорили в школе… — прижмурившись, Босая внимательно взглянула на меня, и было такое ощущение, будто муха прикоснулась к моим щекам своими гнусными крылышками. — …что корова в Индии — священное животное? Почему-то они очень любят об этом рассказывать. Особенно учителя истории. Такие красивые седые мужчины с красными взглядами».

«Не помню», — смутился я.

Мы помолчали, она всё так же сидела на столе, а я стоял перед ней, и было ясно, кто здесь главный. Я понял, что больше ей не интересен, и поспешно произнёс, стараясь не потерять ненароком её странное, беспричинное доверие: «Ну, хорошо, этот твой Аленький Цветочек хочет, чтобы коровку никто не мучил… Чтобы коровке дали подохнуть спокойно. Ясно. А всё же: чего хочешь ты? Именно ты? Тоже спасти кого-то? Котика?»

«Нет, меня как раз интересуют люди… — серьёзно сказала она и устало взяла со стола свой Фаллический Символ, направив его в сторону. — Умершие люди… О которых никто не помнит. Но это, знаешь ли, не твое дело. Хорошо, иди. Никто вас не обидит. Еды хватает, компания у тебя там неплохая, все живые, достойные граждане, честные, законопослушные и гетеросексуальные. Хитрые… хитрые беларусики. Видишь, тебя ко мне послали, сами не пошли, до них моментально дошло, с кем я буду говорить, а с кем нет. Хотя, логично рассуждая, могли бы бабу какую послать. Но посылать бабу — это признать поражение… Так что иди, давай. Иди, кому сказала».

И я вышел, забрав с собой этот строгий голос, спрятав его где-то в затылке, там, где его точно никто не будет искать. Аленький Цветочек, думая о своей дьявольской корове, вела меня закоулками Замка, и её Фаллический Символ тыкался мне в спину. И когда она закрывала за мной дверь нашей ярко освещённой тюрьмы, на Замок наконец-то обрушилась гроза. Потоки воды терлись о каменные стены, прозрачные занавески грозы упали на высокие окна, и молния била прямо в башню, которую было хорошо видно из нашего узилища — она освещала башню во всей её наготе, она рисовала в воздухе свои голубовато-огненные буквы, словно говоря с Босой напрямую, без посредников. И на мгновение мне показалось, что за стеною воды, выросшей прямо перед нашим окном, за прозрачными небесными камнями, которые падали в замковый двор и разбивались там с невероятным грохотом, я рассмотрел плывущую в воздухе женскую фигуру.

11. ЗАКОНЫ КИТАЙСКОЙ ИМПЕРАТРИЦЫ

Вот и ночь пришла — наша первая ночь в Замке. С её наступлением мои братья по несчастью утихли, стали поспокойнее, их лица вытянулись, а в глазах появилась какое-то туповатое смирение. И даже я, как только в нашей тюрьме стемнело, впервые почувствовал к ним что-то вроде дружелюбия. Я был с ними, и они были со мной, и других, более близких мне людей на тот момент не существовало. Не считать же таковой Босую… Почему-то мне было приятно с ней разговаривать — но она была женщиной.