Белая муха, убийца мужчин

Все повернулись в его сторону. Виталик покраснел, но продолжал: «Значится, одна китайская императрица, когда начала править, она ввела этот самый, матриархат. И прикиньте, да: каждый, кто к ней приходил, должен был поцеловать её в губы. В смысле, в половые. Она ноги раздвигала, и все целовали, по очереди. Придворные там, и послы, и гости… Ну, и вся знать. И слуги тоже».

Мы замолчали, потрясённые, каждый по-своему.

«Матриархат, он такой, — согласился наконец Тимур. Кажется, на него рассказ подействовал сильнее, чем на остальных. — Они там все без трусов ходили».

«Что вы за ерунду городите, — сказала из угла Женщина в зелёном. — Вот заняться вам нечем, как я посмотрю. Насмотрятся порнографии всякой… Лучше подумали бы, как отсюда выбраться. Мужчи-и-и-ны…»

Все смущённо замолчали, но ненадолго.

«А я вот читал, что некоторые мужики бабам клитор сосут, — шёпотом, словно оправдываясь, произнес Павлюк. — И им нравится. Вот извращенцы. Я бы лучше повесился».

«Лучше пиво выпить литер, чем сосать солёний клитер», — сказал Кунц, демонстрируя знание советского фольклора, и захохотал, победно поглядывая на женский угол. Тимур презрительно поджал губы: «А вот маркиз де Сад…»

Он хотел ещё что-то сказать, но передумал.

«А это от вас всё пришло, кстати, — осуждающе посмотрел на немца Рыгор. — Маркиз-кис-кис… клиторы сосать, губы целовать, половые. В жопу трахаться. Геи, лизьбиянки. У беларусов такой традиции никогда не было».

«Мы здоровая нация», — согласился Павлюк.

«Люблю патриоты. Klar-klar, это из Москва всё пришло, — примирительно прогудел Кунц и погладил рукой голое колено. — Это всё они, русские: водка, селёдка, мат-перемат… Это всё чужой нехороший влияний».

«Вы, спадару, настоящий друг Беларуси, — одобрительно сказал Павлюк. — Некоторым беларусам бы у вас поучиться. Я всегда говорил: мы, беларусы, славянские немцы. Мы — арийская раса. У нас с вами много общего. Например, в языке… Дах, например, цукар… Дах, цукар… Дах… Что там ещё? Забыл».

«Клитер», — кивнул Кунц.

«И это тоже», — вздохнул Павлюк, не заметив насмешливый взгляд немца. Все облизнулись — так громко, что Отставник поднял на нас свои стеклянные глаза и снова опустил голову на столешницу.

Опять в нашей просторной, освещённой люстрами комнате воцарилось молчание. Я смотрел на своих братьев по несчастью и четко понимал, что в этот момент все они представляют себе нависшие над ними царственные вульвы. Представляют, как тянутся к ним губами в услужливых поцелуях, немного более жадных, чем требует этикет обезумевшей китайской императрицы. Представляют, что завтра в комнату зайдет Джек Потрошитель и громким голосом объявить приказ Босой, что с этого дня ежеутренне каждую террористку надлежит приветствовать только таким образом. Представляют — и облизываются. Слюна течет по подбородкам, стекает на колени, на пол, на ковер в аленьких цветочках, на белые колготки.

Белые колготки.

В отличие от них всех, я представлял себе в этот момент только белые колготки.

Белые колготки с тёмными пятнами на коленях. Нет, белые колготки я отдавать им не собирался.

И снова я был один. Эти мужчины за дубовым столом и женщины в тёмном углу снова были мне совсем чужими.

Слишком белое платье. Слишком белые колготки. Над замком, как флаг непокорности.

«Интересно, у них там уже есть план?» — сказал, моргая глазами, Рыгор, который первым отошёл от этих охмуряющих, скользких мыслей, и все зашевелились, заговорили: «Ясно есть! Завтра будет штурм. Завтра этих мокрощёлок раздавят, места живого не останется!»

«Вот как знал, не хотел сюда ехать, — сплюнул на пол Виталик. — Жена, дура, уговорила. Культуры ей захотелось. Теперь сидит во, сопли льёт. Знал же, блядь, нельзя дуру слушать…»

«Виталик!» — раздался из угла обиженный голос.

«Цыц, муха!» — крикнул Виталик чуть ли не со слезами в голосе. Муха сделала цыц, и долго ещё из угла слышалось нудное и обиженное сопение.

«А я вот каждый год езжу, — с гордостью сказал Рыгор. — Я здесь духом Родины заряжаюсь. Не поверите, ребята, но правда — заряжаюсь, как аккумулятор. Сюда раз съездишь — на год хватает. Я здесь морально очищаюсь и энергию всасываю. Как подумаешь, что по этому вот паркету, по этим вот лестницам, по этим вот древним балконам и стенам все наши знаменитые князья и гетманы ходили, что вот здесь они славу добывали — ну просто другим человеком становишься. Как в санаторий съездил… Но в этом году конфуз вышел.

Опоганили девки место. Пятьсот лет отмывать надо, отмаливать. Это же надо: чтобы баба против мужика пошла? В Средневековье за такое… Эх…»

«Куда мир катится, — неожиданно отозвалась госпожа Ацтекская. — Ваша правда, молодой человек. Я свою работу люблю. Я на ней отдыхаю. Думала, хоть здесь, в тишине, среди культурных людей можно от нашей свистопляски отойти как-то… Куда там…»

«А я журналист, часто по стране путешествую, — сказал Павлюк. — Думал написать про всю эту их гнилую реставрацию… А здесь не материал на пол полосы, здесь роман теперь писать можно, если живой выйдешь. А ты, Тимур? Чем занимаешься? Как тебя сюда занесло?»