Белая муха, убийца мужчин

Лизу не любил никто, кроме мамы и папы. Про Лизу говорили, что она инфантильная и ведёт себя как ребёнок. Лиза была слишком большая, и от её кожи неприятно пахло. «Ты совсем не такая большая, как ты думаешь, просто ты с крупными формами», — сказала мама, когда Лиза однажды решилась заговорить с ней об этом. Мама произнесла это, как показалось Лизе, достаточно равнодушно, и больше Лиза с ней эту тему не обсуждала.

Лизу избегали, и кто знает, что она сделала бы однажды со своим непослушным и неудобным телом, если бы не рисование. Лиза была как девочка-великанша с деревянным ящиком на коленях, полным нормальных людей. Ей нужно было носить их с собой и выносить их взгляды.

До поры всё это можно было как-то терпеть. О теле можно было на минутку забыть — особенно если с головой погрузиться в рисование или купить себе что-нибудь вкусное. Да и тело иногда забывало про Лизу, занятое своими делами. Всё это можно было как-то терпеть, пока в троллейбусах не начала ездить Рука.

Впервые Рука заинтересовалась Лизой в один серый осенний понедельник. Лиза и её Тело ехали в переполненном троллейбусе, и Лиза старательно делала вид, что она не знакома с этим нелепым и уродливым Телом, а Тело, наоборот, всячески подчёркивало, что оно принадлежит Лизе и они закадычные подруги. «У женщин нет кадыка, — шептала про себя Лиза. — Поэтому мы не можем быть закадычными». Тело не слушало и занимало пространство. Много пространства — как казалось Лизе, чуть ли не полтроллейбуса. Тело было плотно вдавлено в человеческое тесто. Тело прикасалось к толстым сумкам, мускулистым рюкзакам, кривым спинам, костлявым плечам и мокрым зонтам. Тело мешало всем.

Но только не Руке.

Рука появилась внезапно, откуда-то сзади, она юркнула под куртку, нашла край штанов, колготок, тёплых трусов и легла на самый зад Лизы. Осторожно потрогала голую кожу кончиками холодных пальцев. Замерла. Зашевелилась опять, осторожно поглаживая, и снова замерла — до следующей остановки. Сначала Лиза просто прислушивалась к своим ощущениям, ещё не сообразив, что происходит. А потом вдруг почувствовала, что Тело становится собственностью Руки. Рука схватила Лизу за ягодицу, подвинулась ниже, обхватила бедро, пошла наверх. От Руки отделился палец, который начал раздвигать ягодицы, тыкаться туда, куда Лиза сама никогда не заглядывала. И тогда Лизе стало стыдно и противно. Рука двигалась так, будто было только Тело, а никакой Лизы не существовало. Рука делала всё так, будто тело Лизы было мёртвое — и Лиза тоже. Но даже мёртвые люди имеют право на свое тело.

Она не могла оглянуться и увидеть эту Руку. Краем глаза Лиза посмотрела на людей и женщин, ехавших рядом с ней в троллейбусе. Никто не обращал внимания на Лизу, и все её ненавидели. Все смотрели в окно, молчали и смотрели в окно. Никто не знал о Руке, кроме Лизы. И Лизе стало ещё более противно. Она представила себе, что Рука уже считает её своей. А Рука снова ожила, палец искал что-то, а Лиза страдала, она стояла, замерев, и следила за тем, как Рука движется по её Телу. Ей показалось, что её сейчас стошнит — палец был гнусный, как червь, а Рука тёплая и настойчивая, чужая, уверенная, волосатая и властная рука. Лиза едва сдерживалась, чтобы не закричать от отвращения, её могло стошнить прямо на эти рюкзаки, сумки, головы, плечи, которые сжимали её со всех сторон.

Она вышла на нужной остановке и тайком оглянулась. Но перед глазами были только люди и женщины, которые штурмовали двери, пытаясь найти себе место. «Утрамбуйцесь там, жэншчына!» — кричали кому-то нетерпеливо и сердито. Бабье лето закончилось, начиналась настоящая, промозглая, пронзительная и бесцветная осень, и троллейбусы ехали толчками, рывками, их моторы голодными выли волками, и сиденья были тверды, как камень, спины мягки, как земля…

С этого дня Лиза стала жить с троллейбусной Рукой.

Рука всякий раз появлялась на остановке, где Лизе нужно было пересесть на троллейбус, который шёл к художественной школе. Рука с каждым разом становилась всё более настойчивой, всё более твёрдой, маленькая твёрдая рука, которая упиралась в толстый Лизин зад, пока пальцы, много пальцев, бегали по Лизиной коже и искали то, чего им хотелось. Лиза молчала, сжав зубы. Рука действовала. Так прошла неделя, на выходных Лиза отдыхала от Руки, а в понедельник всё повторилось, и во вторник рука снова была тут как тут. А людей в троллейбусах меньше не становилось, куда там, их было всё больше и больше, как будто Рука пригласила их проехаться именно в этом троллейбусе, словно Рука сделала их своими союзниками. Люди прятали Руку от Лизы, Рука пряталась у Лизы в трусах, Рука разыскивала Лизины опухшие сиськи, а Лиза скрывала от всех этот паршивый, мерзкий секрет. Прикосновения были всё наглее и наглее, Рука не сомневалась, что Лиза принадлежит ей, что Лиза — её мертвая добыча. Но Лиза не хотела умирать. Лиза хотела выплюнуть эту Руку из себя — но выплюнуть её так, чтобы никто не видел, не получалось. Родители научили Лизу никогда не плевать прилюдно.