Белая муха, убийца мужчин

Оказавшись в штабе Босой, бедный Шпецль растерялся — все, что он мог выдавить из себя, это слово «ЮНЕСКО». «ЮНЕСКО», — вяло повторял он, постоянно жмурясь, как будто Босая была прожектором, который слепил ему глаза. ЮНЕСКО, ЮНЕСКО, ЮНЕСКО… Слово звучало, как женское имя. Немона Лиза, которая стояла у дверей, опустив Фаллический Символ дулом вниз, нетерпеливо шмыгала носом и вопросительно посматривала на Босую: может, хватит уже мучить человека?.. Одна очередь — и ни интуриста, ни переводчика.

Я кратко описал суть Шпецлевых требований. Недорогие женщины, посол или консул, пиво и сосиски, свобода или смерть. Я даже намекнул, что наш австрийский гость немного помутился умом — однако на Босую это не произвело никакого впечатления. Она молча выслушала меня, глядя Шпецлю прямо в глаза, а потом неожиданно рассмеялась: «Нет, так не пойдет! Все останутся в Замке. Так надо. Просто скажи ему, что это такое продолжение экскурсии. Бесплатный бонус. Спецпредложение. Вот и всё».

Я перевёл как мог. Было похоже на то, что Шпецль даже обрадовался. Очевидно, он думал, что в башне его собираются пытать. Возможно, даже способом китайских императриц. Мой голос немного дрожал, когда я рассказал об этом Босой. Она снова засмеялась — ведьма была сегодня в духе — и кивнула Немоне Лизе, чтобы Шпецля отвели назад, к своим.

Когда двери за ними закрылись, Босая снова села на стол и внимательно посмотрела на меня.

«А это идея, — сказала она серьёзно. — Самое время показать им, что мы не шутим. А это значит, самое время пошутить…»

На Замок опускался вечер. Белое платье Босой было грязное, как тряпка. Платье с вышитыми на нём тенями. А сама Босая пахла. Нестерпимо пахла свежей и одуряюще-ароматной, как трава, кровью.

«Ещё один денёк вам придётся скоротать здесь, — сказала Босая. — Я поставила им ультиматум. Если через трое суток после захвата Замка они не согласятся выполнить всё, что мы требуем, мы начнём убивать. Как это кого? Вас, конечно. Заложников. Вот так вот».

«Но чего вы требуете, — осторожно спросил я. — Пока что я слышал только про корову…»

«Жуту они не отпустят, — грустно улыбнулась Босая. — Для них это даже важнее, чем людей освободить. Если поддадутся, их мужское достоинство этого не переживёт. Но подожди, я как раз придумала, какие шуточки мы будем с тобой шутить».

Она резко повернула к себе свой белый ноутбук.

«Мы запишем им кино. Такое, чтобы мороз по коже. Всё по законам жанра. Садись сюда».

И она поднялась со стола, поставила у стены стул и направила на него глаз видеокамеры.

«Садись».

Я послушно опустился на стул.

«Где-то у меня был ножик… одолженный… в музее нашла…» — Босая поискала в ящике стола и, одобрительно хрюкнув, достала настоящий длинный кинжал — одно из тех холодных орудий убийства, которые были развешаны здесь по стенам, с витой, усыпанной янтарём ручкой, с матовым блеском и каплей света на кончике острого лезвия. Такой мой предок Саха-Якутский носил сбоку, и такой же, но немного меньше, в одном из сапогов. Не всегда носил, конечно, но когда шёл в поход на вражеские стаи, обязательно брал с собой. На быстром коне, подвернув лихие усы, наточив острую саблю. И бросив огню босые ноги той, которая… Нет, лучше об этом не думать. Гарэла Ганна…

Босая между тем завязала платком лицо так, что оставались видны только глаза. Тёмные, беспощадные глаза с отблесками будущих приключений, глаза, похожие на минскую ночь девяностых.

«Чего-то не хватает», — сказала она.

«Флага на стене, — вдруг вырвалось у меня. — Флага!»

Глаза недоверчиво посмотрели на меня, но в них уже появился неподдельный интерес, который Босая всячески пыталась скрыть.

«Флага?»

И тогда я сделал это. Ей-богу, я сделал это.

Я поднялся и подошёл к Босой, оторвал кусок её платья и, держа его в руках, быстро оказался там, где накапливалась эта обалденная, ароматная, как только что скошенная трава, кровь. Избавился от лишнего, стал на колени перед розовыми дверями. Босая помогла мне, она села на стол и широко раздвинула ноги. Моё движение было быстрым и осторожным, и вот у меня в руках был кусок ткани, посреди которого горело алое пятно, вытянутое, неровное, наискось, причудливое, как иероглиф. А может, это мне только казалось, что оно горело, это пятно — а на самом деле просто кусочек Босой прыгнул на белую ткань. Запах был таким жгучим, что у меня в глазах появились слёзы.

Мы молча прицепили флаг на стену. Я сел на стул, я, потомок магната, славного князя Саха-Якутского, которому принадлежал Замок, и то, что вокруг Замка, и то, что под ним, и небо, и тучи, и солнечный луч. Босая включила камеру и стала у меня за спиной. Я чувствовал, как кинжал лег на мою шею, подобрался под адамово яблоко, тихонько зашуршал о щетину на нём. Я чувствовал теплоту тела Босой, её груди были у меня над плечом. Её дыхание было совсем близко, и мои волосы шевелились, будто я был бесконечно напуган, напуган, как ребенок ночью, но нет, мне не было страшно.

Мне было хорошо. И так хорошо, как в этот момент, мне не было никогда.

Камера смотрела на меня, будто извращенец, заглядывающий в чужие окна.