Белая муха, убийца мужчин

Они могли бы работать сенями в мужские кабинеты, где решаются Важные Дела. Розовыми дверями в белую комнату Мудрости. Каждая женщина, у которой за стеной Мужской Кабинет, — дочь, которую нужно воспитывать. Каждый мужчина, занимающий даже самую низкую и ничтожную, но должность — отец, которого надо слушаться. Они могли бы стать нормальными женщинами, ушами, в которых хранятся скучные мужские шутки, губами, которые нужно растягивать в улыбке, потому что так требует традиция: если мужчина шутит, женщина обязана хотя бы улыбнуться. А лучше засмеяться, обнажив зубы и дёсны: традиция послушания — это святое.

Они могли бы, эти девки. Могли бы. А вместо этого взяли нас в заложники и заставили выполнять их волю. Они захватили Замок. Наш Замок, мужское изобретение, Замок, в котором женщины всегда были или ценным сокровищем, или гостьями, или разменной монетой. Но никогда — хозяйками.

Рассматривая террористок из окна нашей тюрьмы, которая более чем за сутки успела потерять строгий музейный аромат и пропахла человеческим и женским дыханием, вздохами и дымами, я, конечно, ещё ни о чем таком не думал. Я просто любовался ими, их движениями, в каждом из которых ощущались чисто мужские воля и свобода — и размышлял о том, что само слово «Замок», исконно мужское слово, начинает под властью этих бешеных женщин терять остроту своего окончания. Железное, острое, тяжёлое слово девки Босой сделали чужим, бесполезным, жалким. Слово изменило пол. Словно в игре в перестановку букв: из замка получилась самка. Самка, которая все решает сама.

Босая самка.

Мне очень нужно было к ней попасть. Как можно быстрее. Шёл второй день нашего плена в Замке — и я странным образом не испытывал больше ненависти к тем, кто заточил нас в этой музейной комнате. Я любовался ими и чувствовал себя на удивление неплохо. Честно говоря, мне давно уже не было так хорошо. И за это я был зол на себя, зол яростной мужской злостью. Ведь я приехал в Замок по мужским делам. Позлить Р-ского и обозначить территорию, задрав хвост собственного шляхетства. Получается, мне срочно нужно было возненавидеть Босую сучку. Но ненависти не было — как будто она, ненависть, осталась там, за стенами, у ворот, рядом с милицейскими машинами, в оцеплении, в коротких деловых переговорах по рациям, в следах от колес грузовиков с надписью «Люди». Там должны были стоять другие грузовики, с надписями «Женщины».

Люди и женщины. Отправляясь в Замок, я не верил, что это одно и то же. Неужели и правда так и есть?

Снова попасть к Босой мне, как ни странно, помог Шпецль. Да, именно он, самый несчастный пленник босой ведьмы. Мы все уже поверили, что благородный австриец, наш брат по несчастью, тронулся умом от пережитого стресса, что мы так и доживём до освобождения под его то громоподобные, то скучные и однообразные, как молитва, стоны. Но под вечер на Шпецля вдруг нашло прояснение мозгов. Пообедав тушёным мясом и посетив туалет (на этот раз процесс занял почти час, ибо наша потребность в освобождении была ох как велика), мы дремали за столом — мужчины, которые копят силы… Женский угол занимался своими делами — никому не интересными. За время, проведённое в нашей тюрьме, женский угол всё больше отдалялся от занятого нами стола, словно комната незаметно увеличивалась в размерах.

И тут наш отдых внезапно испортил дикий вопль Шпецля.

Глотая слова и сопли, Шпецль кричал на своем родном наречии, что он иностранец, что ЮНЕСКО не имеет права с ним так обращаться, что он искал дешёвую женщину, но никакая женщина не стоит того, что ему приходится терпеть, и что он, Рудольф Шпецль, требует выпустить его или на худой конец пропустить в Замок посла. Из того, что он с закрытыми глазами прокричал в наши изумлённые лица, я понял не всё, но общий смысл был именно таков. Слушая австрийца, Кунце громко хохотал и показывал на Шпецля толстым пальцем: мол, во дает, а? Но для меня это был шанс. Я признался, что немного понимаю австрийца, и предложил себя в качестве переводчика. Позвал Немону Лизу, та, безучастно выслушав, кивнула, и нас с Шпецлем под конвоем повели в башню. Всё же Босая соблюдала правила обращения с военнопленными. Мужик бы и слушать нас не стал. Дал бы по голове и иноземному подданному, и его сомнительному переводчику — и пошел бы дальше, выторговывать себе героин, водку и самолет.

Глупый гонор: мы действительно считали себя почти что военнопленными. Хотя никакой войны не было. Просто признать себя заложниками было унизительно. Но и заложниками мы, как выяснилось, не были. И Босая постаралась мне это объяснить.

16. УЛЬТИМАТУМ