Белая муха, убийца мужчин

Я совсем перестал выбивать ковры. Сейчас это делала мать — и я наблюдал за ней из окна квартиры моей Глюмдальклич. Ведь — не вслух, конечно — но я продолжал так её называть. Мать сердилась, она не знала, где я брожу каждый день до самой ночи; приближался Новый год.

14. РОЗОВЫЕ ДВЕРИ

Я проснулся на рассвете оттого, что на меня кто-то смотрел. По комнате плавал сонный дух немытых человеческих тел. В углу всё так же валялся, тихо постанывая, Шпецль. Пришлось хорошенько продрать глаза, чтобы получить наконец достаточно чёткую картинку, в центре которой находился восседающий за столом Михаил Юрьевич, на удивление бодрый и очень живой, мистическим образом похожий в утреннем свете на портреты властителей Замка — будто за ночь ему успели сделать пластическую операцию. Он не мигая уставился на меня: «Спите, — сказал он сердито. — Спите, спите… Да, блядь, всю историю проспите нахуй».

Я прикрыл глаза, но Михаил Юрьевич схватил меня за плечо. Пришлось подняться, чтобы сбросить эту по-отечески властную руку. Я осоловело смотрел на него, а он барабанил пальцами по столу.

«Оружие… Оружие! Здесь же оружия на одних стенах столько, что каждому в руки по две единицы можно дать. И тогда гестаповкам саблей по голове, в коридор и потом всех под корень. Мне бы топор хотя бы — рука не дрогнула бы. А внизу арсенал. Вот бы туда пробраться. Рискнешь, сынок?»

«Не-а, — сказал я, постаравшись вложить в голос как можно больше шляхетской лени. — Я спать хочу».

«Вот все вы такие, бульбаши, — глянул на меня Михаил свет Юрьевич. — Потому и сидите в говне, что только спать да бульбу жрать умеете. Потому и приходится шевелиться мне, отставному вояке, чтобы и к вам история пришла. Да ты знаешь вообще, почему я здесь? Мне спешить надо. Потому как история стоит. А история не хер, чтобы стоять. Историю делать надо. Валить под себя и делать… Делать!»

И он снова грохнул кулаком по столу, и получилось очень музыкально: барабанный бой пальцев и потом этот короткий вагнеровский шум. От такого утреннего гимна зашевелились остальные. С безумным видом поднялись с пола Павлюк и Рыгор, вылез из-под жены Виталик, громко чихнул немец.

«Гутен морген! Я с вами согласен, дядя Миша, — выполз из-под стола Тимур. — Надо что-то делать».

«Все потому, что бабам слишком много воли, — сказал Виталик. — И начинается: пуси райот, баба на мужика ревёт, фемены всякие. Я по ящику смотрел. За бабами глаз да глаз нужен. Вот моей никогда такая фигня в голову не придёт: на цыцках фломастером матерные слова писать».

Он погладил жену по голове и ущипнул за сосок.

«Горела Ганна, — фальшиво запел Тимур, приглаживая волосы. — Ой, горела… горилла Ганна. Вот хорошее имечко для наших сучек. Я бы нашу Немону Лизу так назвал: горилла Ганна. А что, ей подходит. Эй, горилла Ганна! Кофе хочу! И, это самое, в туалет всем пора».

«Интересно, откуда у них оружие… — разглядывая пепельницу на столе, задумчиво сказал Михаил Юрьевич. — Хотел бы я знать…»

Все вздохнули — и у меня появилось ощущение, что мы всё ещё едем в автобусе в Замок, только он не на холме, а под нами, далеко под нами. И никто не выйдет из заколдованного автобуса, никто, все мы летим над облаками, летим — и за окнами ледяная вата.

«А я вам расскажу, откуда оружие, — сказал вдруг Виталик. — Просто это заговор. Мировой заговор. Они…»

И он наклонился к столу и перешел на шёпот: «В каждом городе свыше миллиона населения у них есть склад. Склад боеприпасов. Я читал, я знаю! И они просто ждут сигнала. У них всё куплено уже: правительство, милиция, все банкиры и журналисты. И в один прекрасный-распрекрасный день они просто возьмут власть и превратят нас в рабов… И я даже знаю, где в Минске склад. Есть одна такая прачечная на улице Розы Люксембург. Типа частная. Называется «Пральня». Я там был как-то и заблудился в подвале. И там есть двери, такие розовые двери…»

«А кто это “они”? Бабы, что ли?» — мрачно спросил Михаил Юрьевич.

«Не просто бабы, нет, — замахал руками Виталик. — Бабы на такое не способны. Не простые женщины, а специально обученные на Западе лесбиянки-амазонки. Я тогда сразу внимание обратил. Иду, значит, по этому подвалу, по этой, блядь, пральне, которая на Розочке, и выход ищу. И вижу вдруг: на крючке белые колготки висят. Подозрительные такие. Развратные. …и немытые: на коленях пятна, то ли солярка, то ли шоколадка, кто их разберет. Я понюхал: вроде вообще кровью пахнет. Понюхал ещё: нет, не кровь, а какое-то лекарство. Иду дальше: за углом ещё одни колготки. Белые-белые. Понюхал их: то же самое. Мазь какая-то. И потом понял, что это условный знак. Так по этим колготкам и вышел к розовым дверям. Представляете: розовым! Ни с того ни с сего, в стене! Вы видели где-нибудь розовые двери?»

«И что там, — закричал Павлюк. — Что за теми дверями? Ну, говори уже, давай, не томи!»