Белая муха, убийца мужчин

Как же все-таки надоело сомневаться! Как же хочется, чтобы кто-то сказал тебе, что правильно — и делать, делать, делать, подчиняться приказам, исполнять волю, быть полезным и совершать что-нибудь бесспорное, осмысленное. И вот, когда тебе показалось уже, что ты наконец нашел себе место, на котором можешь закрепиться — начинается: автобус, Босая, какие-то призраки, Фаллические Символы, чужие воспоминания… Как будто мне мало своих…

Я представил себе, как стреляю в женщину.

Хочу промахнуться, хочу выстрелить в воздух — и, конечно, попадаю. Попадаю, как все безвольные трусы этого мира. Попадаю — и в голову бьёт глупая гордость, а грудь распирает ужас. «Ты убил её!» Хороший выстрел. Новичкам всегда везёт. Прямо в сердце. Прямо в грудь.

Женщина падает не сразу. Она падает на землю медленно, как в кино. На её груди расплывается яркое пятно. Она открывает рот, как большая рыба. Женщина в белом. Кровь — это её, женское, никем не одобряемое, запрещённое. Она хватается за сердце, которое вытекает из неё, выползает, вывешивает свои простыни. Она хочет затолкать его обратно. Женщина в белом.

Интересно, смог бы я на самом деле убить женщину?

Хотя бы самую маленькую?

Почему-то с этим у меня была проблема. Да, да, у тебя проблема с убийством, потомок славного графа Саха-Якутского. Не рассказывайте об этом никому, ладно? Ни Михаилу Свет Юрьевичу, ни Павлюку, ни Рыгору, ни немцу, а особенно предкам не рассказывайте. Ведь это позор — не уметь убивать. Это то же, что быть неспособным трахаться. Импотенция.

Почему-то в тот момент я мог, приложив определенные усилия, представить себе, как убиваю мужчину. А вот убийство женщины воспринималось как что-то невероятное, как неслыханная, немыслимая жестокость. Я подумал, нет ли в этом латентного гомосексуализма: когда ты легко можешь представить себе, как убиваешь мужика, а вот прибить бабу — ничего не работает.

Мне стало стыдно. Когда-то, в шестнадцать лет, выбив все ковры, я любил завалиться на диван с мороженым и посмотреть какой-нибудь фильм — и не признавал те, где не звучит ни одного выстрела. А теперь кино загорелась на экране само, и я не знал, как его выключить.

Мне нужны были новые герои. А их как раз хватало: во внутреннем дворе Замка бегали террористки, весело переговариваясь со своими подругами, которые стерегли стены. И я невольно снова залюбовался ими. Девками без царя в голове.

15. ТОНКОСТИ ГОСПОДСТВА

Они могли бы остаться обычными беларусскими женщинами.

Они могли бы выйти замуж и родить детей — и назавтра выбросить их из окон своих построенных в кредит квартир. В то время это было модно, выбрасывать младенцев из окна; не знаю, как сейчас. Дети летели вниз, как звёзды в августе, тиражи республиканской прессы стремились ввысь, стеклопакеты не пропускали шум, как и обещала реклама. Матери-убийцы выплакивали себе прощение у судей: судьи-мужчины сентиментальны и не любят женских слез ни дома, ни на работе.

Они могли бы остаться обычными беларусскими женщинами, священными существами, яичницей из государственных яйцеклеток. Могли бы танцевать на дискотеках под модных диджеев, выстукивая длинными ногами любовь и нееежнооость, и верность традициям, и патриотизм, и просто верность мужу.

Они могли бы выйти замуж «заграницу» — ведь все женщины мечтают об этом, а кто не мечтает, тот не женщина, а мужик в юбке.

Они могли бы резать ветчину на бутерброды для мужских фуршетов, резать тонко, бережно, красиво, мужчина так не умеет и никогда не научится, потому что надо выбирать что-то одно: или резать ветчину, или делать Историю, у мужчины руки не для мелочей, а для важных Дел. Каждый раз, когда я видел, как женщины режут ветчину — мне казалось, что женщины режут друг друга. Тонко, бережно, красиво отрезают от своих тел кусочки мяса и кладут на белый, намазанный маслом хлеб. Ветчина напоминает женскую плоть: влажная, блестящая, розовая. Фуршет должен начаться через полчаса — ничего, мы успеем, женщины разрезают друг друга на аккуратные аппетитные ломти на удивление ловко. Само собой, что когда фуршет начинается, их уже не видно, этих хозяйственных и заботливых дамочек. Нигде не видно. Совсем не видно. Где женщины? Где женщины, где креветки и цветы? — кричат захмелевшие мудрые мужи. Без них скушно. Скушно кушать. Где красота? За что пить третий тост? Кому жаловаться на суровую судьбу и сифилис сердца?

Они могли бы выполнять поручения, покупать букеты, готовить кофе, успокаивать, радовать глаз и знать место. Знать место и знать места, где мужчине приятно. Подносить хлеб-соль. Когда я видел женщин, которые подносят людям хлеб-соль, мне всегда казалось, что они предлагают высоким гостям свои груди и вагины. Гость отщипнёт кусочек, как за грудь схватит, опустить в соль, как палец засунет: «Хорошо», — говорит гость, расплывшись в пошлой, какой-то паховой улыбке. Приятно.