Белая мышь

На рассвете она с мрачным видом сидела у костра на краю лагеря. Денден подошёл и передал ей личную посылку. Он устроил целый спектакль, осторожно подкравшись к ней, и в обычных обстоятельствах это рассмешило бы Нэнси, но только не сегодня. Маки разбирали бренди и сигареты, сидя у границы леса, но по крайней мере оружие, взрывчатка и боеприпасы были надёжно спрятаны. Тардиват реквизировал парашютный шёлк. В процессе выпивки мужчины изредка бросали на неё взгляды и смеялись, как школьники. Она понимала, что они говорят о ней. Денден поймал её взгляд, когда она повернула к нему раскрасневшееся от огня лицо, и оставил пантомиму.

– Тебе подарок с Бейкер-стрит.

Она взяла квадратную коробку, обмотанную толстой мешковиной и перетянутую бечёвкой. На прямоугольной открытке был написан её псевдоним, Элен. Денден сел рядом с ней, достал из-под полы бутылку бренди, отпил и передал Нэнси. Бренди обожгло ей горло. Оно было хорошее, но вместо того чтобы согреть, заставило её вздрогнуть от холода.

– Открывай подарок, и давай напьёмся, – сказал он.

Даже не улыбнувшись, она перерезала бечеву и развернула упаковку. Записку сразу засунула в карман – было слишком темно, чтобы разбирать буквы, а вот подарок вызвал у неё улыбку: кольдкрем, сделанный в Париже, – очень дорогой, как раз такой, каким она снимала макияж, возвращаясь вместе с Анри из марсельских ночных клубов. Нэнси сняла крышку и поднесла его к носу – еле уловимый аромат розы и лаванды, мигом перенесший её в их спальню, где она, в струящемся шелковом пеньюаре, встаёт из-за туалетного столика и подходит к Анри. Он лежит на их тёплой, мягкой постели и смотрит на неё с любовью и страстью. К горлу подкатил ком, и она еле удержалась, чтобы не заплакать.

– Мне начинает казаться, – чуть заплетающимся языком проговорил Денден, – что Бакмастер слегка просчитался, отправив к этим парням женщину и гомика и ожидая, что мы приведем их в боевую кондицию. Нет, я, конечно, не отказываюсь от попыток, – икнул он.

– Почему им можно смеяться вместе, биться и даже плакать вместе, чёрт бы их побрал, а мне с ними – нет? Стоит мне сделать один неверный шаг…

Она забрала у него бутылку и утопила в ней зародыш жалости к себе.

– Эй, ведьма, отдай, – отобрал у ней бренди Денден.

– Они не могут определиться, то ли они хотят меня убить, то ли со мной переспать, то ли защищать, то ли боготворить.

– Разве не так оно всегда бывает между мальчиками и девочками? Они хотят твоё тело, но в то же время боятся его, – сказал он, возвращая ей бутылку. – Тебе придётся стать для них сестрой. Никакие другие доступные тебе роли не сработают.

– Роли?

– Дорогая, я всю свою жизнь провёл в театре. Всё в этом мире – роль, маска. Просто не забывай: мы так увлечённо прячемся под своими масками, что не замечаем, что и остальные люди – лишь плохие актёры в своих собственных сценариях.

Нэнси встала, чувствуя ненависть ко всему на свете.

– Пойду поплаваю.

– Вот это я понимаю, сила духа, – сказал Денден сонным голосом. – А я думаю, что достаточно напился, чтобы вырубиться. – Он завернулся в куртку и попробовал поудобнее устроиться на земле. – Спасибо тебе, Бакмастер, за наш спокойный сон.

В лагере Форнье было холодно, мокро и – по крайней мере до вчерашнего вечера – бедно, но у этого места было одно большое преимущество. У склона, в десяти минутах ходьбы от лагеря, располагался термальный бассейн, питаемый горячим источником, по имени которого и был назван кантон Шод-Эг. Над долиной только-только забрезжил рассвет. Нэнси сняла широкие армейские штаны, гимнастерку и нижнее бельё, каждый шов которого был сделан во Франции, а бирки английской прачечной аккуратно срезаны на Бейкер-стрит, и осторожно ступила в воду – холодную на поверхности, но теплую в глубине.

Вода обволакивала её рельефные мышцы, приобретённые за недели физических тренировок и к которым она ещё не успела привыкнуть. Она рассмеялась. Когда в сентябре 1939 года была объявлена война, Нэнси жила в Лондоне в отеле «Савой» и собиралась на курорт в Гэмпшир, чтобы сбросить лишние килограммы, которые она наела, питаясь лобстерами в масляном соусе и запивая их шампанским вместе с Анри.

Узнал бы он её сейчас? Возможно, ему бы понравилась её новая фигура. Грудь у неё сохранила форму, а вот бёдра стали уже, мягкий живот ушёл – теперь на его месте был упругий плоский пресс. Мышцы рук также обрели чёткий рельеф. В одежде французской домохозяйки она выглядела как молоденькая девушка, которую четыре года держали на строгом пайке, ну а в голом виде была похожа на амазонку.