Белая нить

— Клинки помыслов моих яд злокозненных умыслов не оскверняет, — нараспев вымолвил Глендауэр. — Как воды рек, намерения мои чисты. Бродил я по лесу, снедаемым вопросом странным. Он рвался с уст моих, оковы плоти сокрушая. И вот я перед вами. Стою. Гляжу на звезды, ожидая, что леди до ответа снизойдет.

— Красиво. — Эсфирь не могла не заметить, что за поясом у него висит изогнутое лезвие. — Вы хотите что-то спросить? Я верно вас поняла?

— Верно.

— Спрашивайте.

— Мы не встречались прежде?

Она моргнула и отвела взор. Задумалась. Потом снова посмотрела на океанида. Разномастные глаза, прорезанные вертикальными зрачками, глядели на нее почти в упор, отражая свет.

Эсфирь вдруг увидела, как от её запястья к Глену протянулась чёрная нить. Но видение тут же сгинуло.

Показалось? Нет! Вряд ли.

С тобой я тоже чувствую связь, — поняла Эсфирь, глядя на океанида.

— Я ничего не помню. — Она тряхнула головой. — Но… нет, не думаю. Мне кажется, вас я не забыла бы.

— Истинно, я тоже, — прошептал Глен, и печаль льдинками притаилась на дне его зрачков.

Почему он задал столь странный вопрос? Тоже увидел чёрную нить? Что-то ощутил? Эсфирь не посмела прояснить всё ни тогда, ни позже. Душа Глендауэра дышала болью, подавленной, сжатой-пережатой. Но все равно до того сильной, что по коже бегали мурашки.

Что-то тревожило его, выгрызало изнутри, отравляя и подавляя силу духа.

— Отпусти всё, что можешь отпустить. — Белесый огонек чар вспыхнул на ладони, и Эсфирь сдула его к океаниду. — Помоги всем, кому можешь помочь. Держись, пока можешь держаться. Дыши, пока можешь дышать. Не ведаю, какие тяготы тебя гложут. Но не смей сдаваться, слышишь?

Целительный свет впитался в его грудь, и он сглотнул. Зачерпнул ртом воздух и облегченно выдохнул.

Глендауэр взирал на Эсфирь в молчаливой тревоге. Взирал — и в уголках его век скатывалась влага. В ускользающем свете среди бродящих теней чудилось, будто он снова обернулся бесчувственной оболочкой.

Но нет. Ныне в нём теплилась жизнь, проступившая на устах улыбкой, сползшая по щеке капелькой слез.

— Мне нужно поспать, — пискнула Эсфирь, и океанид снова ей поклонился.

— Да. Мне тоже.

***

Проснувшись утром, Эсфирь выглянула в окно. Громыхая, последние повозки катились по улочке — катились в облаках пыльцы и топоте копыт и терялись в дорожной пыли. Детей, женщин и юнцов, не познавших хлада оружия, Олеандр уже спровадил в Вальтос — клан лимнад, откликнувшийся на призыв о помощи и направивший в Барклей вооруженный отряд стражников.

В лесу остались только старцы. Но теперь и они пропали из виду — вестимо, скоро главные врата минуют.

Наследник и Эсфирь хотел загнать к лимнадам, но она уперлась рогами: не уйдет — и всё! Еще чего! Разве она настолько бесполезна? Разве не она вылечила отравленных дриад и Фрезию?

— Старайся не высовываться, — в конце концов сдался Олеандр, и Эсфирь победно захихикала.

Через пару дней он вдруг спросил, чего она страшится? И она, поразмыслив, ответила, что боится озлобиться.

— До кровожадности опуститься? — уточнил он. — До беспричинных убийств?

— Угу, — подтвердила Эсфирь и даже не соврала.

Двукровным ведь так просто пасть до жестокости. Так просто решить, что иные существа — грязь на пути.

— Незаурядный ответ, удивила, — хмыкнул Олеандр и, подмигнув ей, в который раз выскользнул из лекарни.

— Да уж…

Только дверь хлопнула, Эсфирь упала на ложе и заворчала, ругая себя и используя хлесткие словечки, которые подхватила от Зефа. В голове вспухали темные мысли. Они толстели, прыгали туда-сюда, опутывая мозг. А когда тот перестал думать, в груди вспыхнуло пламя гнева.

Удивила! Ведал бы Олеандр, что она двукровная, наверное, прикончил бы её.

Интересно, исказится ли его лицо, мелькнет ли в глазах ненависть, когда он поймет, что она вырожденка?

— Нет-нет-нет! — Эсфирь зажмурилась.

И отмела пугающие думы. Зарылась умом в лежавшие у окна фолианты — всяко лучше, чем злиться и размышлять, как ты звереешь и превращаешься в чудовище.

Часть книг уцелела в пожаре, и наследник завалил ими лекарню. Теперь они выстраивались у стен стопками, наваливались друг на друга на полках, теснились на подоконниках. Чтобы пробраться на второй этаж, приходилось ступать по раскиданным по ступенькам фолиантам — можно сказать, они второй лестницей строились, уложенной поверх первой.

Эсфирь не жаловалась. Книги отвлекали, даруя почти воздушное облегчение. Правда, с десяток она отложила, едва открыв — уж больно мудрено выражались сочинители. Но фолиант со сказками прочла от корки до корки. Одна история рассказывала о девушке-цветке. День ото дня она раздаривала свои лепестки приятелю-сорняку, который не мог похвастаться красочной шляпкой. Сперва они ладили. Но когда она облысела, он бросил её и отыскал другую спутницу, покрасивее, с нераспустившимся бутоном.

Полудурок! И она дурочка! На кой она пожертвовала лепестками ради тупого сорняка?!