Белая нить

— Помню. — Олеандр заглянул в чёрные глаза. — Ты хочешь знать, что эта нить воплощает? Боюсь, у меня нет чёткого ответа на этот вопрос. У моего отца кулон есть, подаренный мойрами. Дружба, вражда, любовь: он показывает связи, возникшие между существами. Они похожи на золотые нити разной толщины. О белых нитях я ничего не слышал. Полагаю, они… Ну или она тоже отражает некую связь между мной и тобой.

Оставшийся златоцвет потух, и лекарня погрузилась во мрак. Не завывали больше хины, дымящимися тенями бродящие за окном. Не слышались споры и пересуды дриад, уже отошедших ко сну после долгого вечера, полного потрясений. Казалось, кто-то стер у мира ненужные звуки. Стер, потому как хотел сосредоточить внимание на главном — на гулком стуке сердца, на прерывистых вдохах и выдохах, шелесте скомканных простынь и перьевых крыльев.

На связующей белой нити, которая соединила Олеандра и Эсфирь.

Он почти призвал чары, чтобы разжечь свет, но она схватила его за руку и стиснула в объятиях, пуская по телу жар и дрожь. Она говорила без умолку. Внушала, что ему не нужно размышлять о ее проблемах. Щебетала, что он должен поразмыслить о смуте. Что многого она, известное дело, не знает, но верит — не существует таких препятствий, которые он не сумел бы сломать.

Поначалу он пропускал её кудри сквозь пальцы. Купался в переливах её голоса, как в источнике успокоения. А когда очнулся, понял, что тратит драгоценные мгновения попусту. Понял, что каждый обрыв мысли и промедление подогревают не только греховное желание, но и презрение к себе.

Замешкайся Олеандр хоть на удар сердца, не поддался бы искушению. Но вот Эсфирь подалась к нему. И чувства, усиленные стократ, впрыснули в кровь кипяток. Они не легли — упали на кушетку. Она уселась на него. Он взял ее за руку, поднес теплую ладонь к лицу, прильнул к ней губами. Она ткнулась ему носом в нос, потерлась. Олеандр терпел, пока она скользила пальцами по его груди и плечам. Но стоило им слиться в поцелуе, действительность сгинула, растворилась в сбивчивом дыхании и робких прикосновениях.

Боль от совершенных ошибок. Горечь потерь. Мрачные мысли. Тяготы улетучивались виток за витком. Эсфирь поглощала их, осушала Олеандра до дна, даруя сладкое умиротворение.

Одно он усвоил — жизнь слишком мрачна и непредсказуема, чтобы подавлять побуждения, рожденные в честности и откровенности. Кто знает, что придёт завтра: утро или смерть?

Истина (часть 2)

Будучи очень приметным, Глендауэр мог оставаться совершенно неприметным — ежели желал, разумеется. Иногда существа не замечали его. Пораскинув мозгами, они, верно, припомнили бы, что встречались с ним. Возможно, он даже беседовал с ними, а то и сообщил что-то важное.

Но в тот миг они сразу же забывали о нём. А возвращались к услышанному немногим позднее, когда уже кто-то иной повторял мысль, которую Глендауэр не удосужился закрепить в чужом разуме.

Словом, кинул, но не докинул. Вроде и поблизости оставил, но в то же время далеко.

Так и вышло, что поутру Олеандр услыхал со двора восклик Сапфира «Фрезия очнулась!» — и внутреннему оку явился брат. Порочная льдина, которая наведалась в лекарню раньше, выдала речи схожие и уплыла.

Клятые океаниды! Олеандр вздохнул и поприветствовал сопевшего в углу приятеля Душку.

Внутренний шептун подсказал, что от недавней близости с Эсфирь появятся не столько дети, сколько неприятности. Поэтому Олеандр вскочил с кушетки и забегал по лекарне.

Порой он терял опояски, перчатки или пояса. Но ныне превзошел себя, посеяв всё. К счастью, рубаха скоро нашлась за горшками на подоконнике. Сапоги невесть как угодили в сундук с травами — неплохой бросок, однако! А шаровары… С ними дела обстояли интереснее всего.

С одной из древесных балок, сетью протянутых под потолком, слетел комок пыли, спугнутый кое-кем, кто волочил штаны за собой и спешил скрыться. Стоило отдать силину должное — кражу он свершил мастерски, тихо и незаметно. Жаль, времени на побег не рассчитал. Вдобавок, удирая по балкам и сберегаясь от слежки в пучках листвы, запамятовал спрятать ворованное.

Право, шаровары, мелькавшие под потолком то тут, то там, не изумили бы разве что слепца.

Олеандр оглядел ветви, стекавшие по стенам и овившие балки. Отыскав нужный сучок, напитал его чарами. Отогнул, ожидая, когда рядом пробежит мохнатый наглец.

Штаны до сих пор двигались, будто кто-то смещал их по натянутым веревкам. Силин рванул к застывшему сучку. Пора! Олеандр щелкнул пальцами. Ветвь дрогнула, ударила зверя по задку.

Кроткий писк — и силин свалился с балки меховым комом. Угодил в приоткрытый бутон Душки и тут же вывалился оттуда. Кувырком прокатился по комнате, окруженный облаком пыльцы.

Потерянные шаровары рухнули на пол тряпкой, и Олеандр подхватил их, принялся натягивать.

— Злопамятный гаденыш, — прошипел он, косясь на кушетку, где все еще спала Эсфирь.