Белая нить

Время текло медленно, будто нарочно дразня и раскаляя плоть. Пока Олеандр думал, Эсфирь подступила к нему вплотную. Вскинула голову и посмотрела с нежностью, смахнула с его лица прилипшую прядь. Он наблюдал за бледными ладонями, которые окольцовывали его, ползли по боками, чтобы сомкнуться на спине. Потом ответил ей взглядом, полным решимости. Тогда-то все тревоги и схлынули. Рядом с ними не нашлось места волнению.

Следующие мгновения сплелись в один тягучий поцелуй — столь напористый, что Олеандр растворился в волне удовольствия. Он ничего не видел, только чувствовал сладость нектара на податливых губах.

Вскоре Эсфирь упорхнула в окно видением, окаймленным белесыми чарами.

***

Олеандр не верил, что Эсфирь справится. Но — о, чудо! — листва Фрез окрашивалась зеленью тем пуще, чем дольше он вслушивался в биение её сердца и частоту вдохов. Никаких ошибок и обманов зрения. Она цвела. Расцветала на глазах, как расцветает дивной красоты бутон с восходом солнца.

У Эсфирь получилось!

Список долгов перед ней пополнился. Олеандр в очередной раз убедился, что никогда не оплатит столь длинный счет. Редко он кому-либо кланялся. Но чтобы отблагодарить Эсфирь, расшиб бы лоб. Поклялся бы, что вернет ей память. И последует за ней куда угодно — хоть на Ифлога! Ведь она свершила для него невозможное.

А значит, он свершит невозможное для неё!

Конечно, ни поклоны, ни клятвы Эсфирь не интересовали. Она отдала Фрезии все свои силы, а сама, иссушившись, мгновенно потонула во снах. Олеандру ничего не оставалось, кроме как отнести её в лекарню пониже и уложить на кушетку.

Той ночью он почти не спал. В одно мгновение вскакивал и выбегал на улицу. Носился от хижины к хижине, страшась, что кто-то из девушек испустит дух. В другое — растекался на подоконнике лужицей и думал, думал, думал, подкармливая отчаяние. Думал, как погибли Мирт, Гинура, Драцена. Думал, как приведенные к дому владыки хранители сгорели заживо, отброшенные и охваченные пламенем. Думал о соплеменниках, которые распрощались с жизнями либо в миг пожара, либо в бою у моря.

Распрощались, потому что и выродки, и смутьяны не ведали пощады.

Каладиум искупал лес в крови, а виной тому — ненависть женщины, которая считалась мертвой.

Интересно, ёкнуло ли что-то в душе Азалии, когда она повелела ему отнять у собратьев жизни? Вряд ли. Скорее всего, она полагала, что права, а все беды дриады навлекли на себя сами.

Дескать, не она посеяла смуту.

На самом деле — она. Ежели не в далеком прошлом, так в день превращения из жертвы в убийцу.

И борьба с нею выпала на долю Олеандра, перешла к нему от отца, подобно проклятому наследию.

— Одеялко убежало, — пролетел рядом сдавленный шепоток, вырвавший его из мрачных раздумий.

Из вороха златоцветов, прилепленных к потолку лекарни, свет разливал лишь один. Прочие лишились чар и погасли. Поэтому Олеандр не сразу заприметили на полу утекший с кушетки плед.

— Растеряха. — Он соскочил с подоконника и подхватил потерю.

Шерстяное полотно расстелилось в воздухе. И осело на хрупкое тело девчушки, чьи крыло и рука свесились с кушетки. Коготки безвольно скребли по полу, а виски и лоб поблескивали зернами испарины.

— Листочек, это ты? — спросонья голос Эсфирь звучал с присвистом. — Как Фрезия?

— Еще не очнулась, — отозвался он. — Но ты спасла ее, спасибо.

— Это хорошо.

Олеандр улыбнулся. Не то чтобы его позабавило услышанное. Просто в последнее время, когда он глядел на Эсфирь, губы сами кривились в улыбке — широкой и искренней, не насмешливой.

— Слушай, — он уселся на край кушетки, — ты так и не вспомнила, где живешь?

— Не-а. — Она шмыгнула. — Хотя… Есть одно место, которое кажется мне знакомым.

— Что за место?

— Морионовые Скалы.

— Нет. — Олеандр разочарованно прищелкнул языком. — Это пристанище древних существ, Эсфирь. Никто из ныне живущих их не видел. Бытует легенда, что их изгнали и заперли Творцы.

— За что? — удивилась Эсфирь.

— Где-то я читал, что за нескончаемые войны и разрушения. Но правда ли это? Никто не знает. Разве что зверьё. Силины, например. Или хины. Их тоже считают древними.

Олеандр растёр грудь, где уже давно распускало лепестки новое теплое чувство. Разум вдруг настигло осознание, что ежели они справятся со смутой и выживут, Эсфирь покинет лес.

И почему он не может думать об этом без сожаления? Потому что он перед ней в неоплатном долгу?

Или?..

— Могу я тоже кое-что спросить? — Эсфирь спустила ноги с кушетки и уселась рядом.

— Разумеется. — Щёки Олеандра запылали.

— Ты, верно, сочтешь меня не очень умной, но меня тянет к тебе. Мы с тобой будто связаны…

— …Белой нитью, — хором произнесли они.

— Тебе она тоже являлась, — поняла Эсфирь. — А я сшила её из чар, чтобы сопроводить тебя к Драцене.