Белая нить

Пошла суматоха. За считанные мгновения дриады обратились в одно целое. Не слышалось ни ругани, ни споров. Невзирая на ложь правителя, никто ему не перечил. А оставшаяся в поселенииСтальвообщене сводила с него глаз.

Только Олеандр и выбился из стаи. Вопросы варились в мозгу и раздирали на куски. Он не понимал, почему молчит, в тот миг как отец творит невесть что — позволяет Азалии подступить к Древу в сопровождении двукровных.

Никаких бесед с узурпаторами! Никаких снисхождений! Отец что, запамятовал писаные уставы? На кой ему сдался разговор с сестрой? Снова жалеет? Думает, есть шанс примириться?

С той, кто ведет в Барклей полчища выродков?

Бред! Олеандр прицокнул языком и перемялся с ноги с ногу, уверенный, что скоро либо загорится, либо взорвется. Его потряхивало. Но он все еще держал язык за зубами — отец явно что-то замыслил.

Часть воинов выстроилась у Древа, чтобы оберегать владыку. Другие разбрелась по поселению и лесу. Очертания Эсфирь терялись в сизом дыму, хины стискивали её с боков. Чуть поодаль, рядом с ниспавшей на землю ветвью-громадиной, маячили Сапфир и Зеф. Глен углядывался на сучке над ними — оцепенел там с таким видом, будто внизу вот-вот пробежит злоумышленник, и он спрыгнет ему на шею, за чем последует влажный хруст, с которым сворачивают шею.

Лишь правитель стоял близко-близко к Древу, у трона, будто главная мишень.

Даже Олеандра он отослал подальше — к Рипсалису и парочке лимнад, которые сидели на корточках и разве что орехами не щелкали.

Что поделать, клан клану — не двойник. К противостояниям и сражениям везде относятся по-разному.

Ждали долго. Даже очень долго. Скучившиеся над головой ветви не дозволяли углядеть и клочка неба, что уж и говорить о двукровных летунах. Свет златоцветов, заливший площадь, не помогал.

Но в какой-то миг вой конха прокатился по улочкам и стих. В сгустившейся тишине скрип главных врат звучал поистине угрожающе.

Началось…

***

Вторжение откликнулось в груди Олеандра протестом. Желанием броситься в бой и вымести вырожденцев из поселения и леса. Чем больше двукровных приземлялись на крыши и тропы, тем отчаяннее рвалось из груди сердце, тем крепче Олеандр стискивал рукоять меча.

Бойня у моря не раз преследовала его в кошмарах. Тогда Гера и Вия забрали жизни многих дриад. Вдвоем. А что натворит стая вырожденцев? Да они и прутика от поселения не оставят! Разобьют всё в труху!

Капля пота скользнула за шиворот, и Олеандр поежился. Не сразу, но приливший к лицу жар ударил в голову. Колесики разума завертелись, подсчитывая угрозу. Найры, гарпии, стемфы, сирены, лимнады, элиады. Кого только Азалия не пригрела под листвой! Со стороны казалось, что она собрала всех существ мира, чистокровных тоже — по-видимому, таких же изгнанников.

Они подлетали и подступали со всех сторон, заполоняя улицы. И большинство из них посматривало на Азалию с благоговением, как на божество. Они следили за ней, медленно поворачивая головы. Следили, как она ступает к площади твердым шагом, скрываясь за телами иных вырожденок, словно за прутьями клетки.

Оцепленная живыми щитами, Азалия нырнула во тьму ветвей, и златоцветы на стволах и оградах вспыхнули. Замерла в тридцати-сорока шагах от трона. Вскинула подбородок выше, чем положено. Скрестила руки на груди, и ветер качнул её локоны, оголил пересекший щеку шрам.

Золотой свет мигнул и снова озарил площадь. Отразился от эфесов мечей, заиграл на вздымавшихся корнях и листве.

Каладиум нашелся по левую руку от Азалии. По правую — чтоб ему поперхнуться! — пристроился Аспарагус.

А подле него…

— Рубин? — придушено пискнул Сапфир.

Олеандр полагал, что зрение его подводит. Всё ждал, когда юноша с алыми крыльями сгинет. Но нет. Рубин не расплылся видением. Так и шаркал каблуком сапога по земле. Пряжки его сапог клацали, умерщвляя тишину.

— Ты с горы рухнул? — Восклик ореада прозвенел в воздухе, оборвавшись на самой высокой ноте.

— Сапфир! — воскликнул Олеандр.

Но его голос потонул в отцовском:

— Сын Цитрина, попрошу вас! — Отец вскинул ладонь, пресекая дальнейшие вопросы.

— М-м-м, — протянул Каладиум с лукавой улыбкой. С губ его сорвался тяжелый вздох, когда он посмотрел на Эсфирь. — Гляжу, не сильно вы от нас отличаетесь. Тоже кдвукровнойобратились? Антуриум?.. В жизни не поверю, что ты счел эту девушку чистокровной. Или?.. Или что? Не понимаю. Дайте угадаю… она не рассказала вам, что у курганов учудила?

— Помолчи, Каладиум, — раздался женский голос, от которого у Олеандра листва встала дыбом.

Вырожденки расступились по щелчку пальцев. Азалия шагнула вперед, и рукава её алой рубахи, стянутой на талии кожаным поясом, на миг раздулись. Слухи и портреты не лгали — уродилась она красавицей. Хотя ныне лицо её несло печать отчуждения, словно взирала она на чужака — не на родного брата.

— Здравствуй, Антуриум. — Она тоже покосилась на Эсфирь и усмехнулась уголком губ. — Думаю, ты понимаешь, чего я хочу? Думаю, сознаешь, что долгие беседы меня не возрадуют?