Белая нить

Вот и всё, что он удосужился написать. Чёрные слова отчетливо выделялись на алой бумаге. Правда, на одной слегка расплылись, словно рыдая — томление в бутылке не пошло им на пользу.

Проклятие! Олеандр откинул аурелиусы, и они, покачнувшись, соскользнули с ложа и ниспали на ковер.

Око за око. Справедливость. Письма пованивали местью, намекая, что он и Спирея за что-то поплатились. Но в чем они провинились, Боги? Перед кем? А главное, ужель кара их настигла за схожее деяние?

Неспроста ведь судные листы — близнецы!

— Это намёк на отца? — Взор так и падал на треклятые подписи, и Олеандр смежил веки. — На кой это ничтожество владыкой-то подписалось? Это ведь дриад, верно? Возможно, Стальной. Во-первых: аурелиусы. Во-вторых: он неплохо меня знает, потому как…

— Нектар — ведаю, — докончил Аспарагус. — Нектар из ягод тиалия. Отец ваш его не вкушает. И все же я посоветовал бы вам не торопиться с выводами. Прошу, дозвольте мне выяснить…

— Ну уж нет! — Олеандр в сердцах долбанул кулаком по ложу. — Я из-под земли этого гада достану!

— Скорее уж, себя закопаете, — бросил архихранитель. — Будьте любезны, не вмешивайтесь.

— Не указывай мне!

— Самодовольный юнец! — рявкнул Аспарагус, вскочив и напоминая змею перед броском даже больше, чем Рубин. — Полагаете, я с вами шутки шучу?! Ваш отец поручил мне заботу о вас, а вы!..

— Почему ты смолчал о судном листе?! — не остался в долгу Олеандр. — Сокрыть чёрное дело решил?!

— Боги!

На миг архихранитель скрылся за стволом древа, пронзавшим пол и потолок комнаты, а возвратился в сопровождении. Двухъярусный столик на колесиках, подогнанный его пинком, прикатился и уперся в ложе. Тут покоились и жевательные корешки, и три вида салатов, приправленных маслом, и засахаренные ломтики плодов — красивые такие, залитые сиропом, чуть ли не мозаикой выложенные на блюдце.

Призывное урчание пронеслось по покоям. Олеандр ойкнул и обнял живот, силясь подавить постыдные звуки. Да какой там! Есть он хотел до одури. Но не смел касаться пищи, с подозрением косясь на неё.

— Не заблуждайтесь на мой счёт, — голос Аспарагуса сквозил холодом. — Смерть ваша меня не возрадует…

Олеандр буркнул что-то невразумительное. Кряхтя, спустил ноги с ложа и принялся за трапезу. А пока набивал рот, следил за расстелившимся по ковру подолом плаща, который полз к окну за хозяином.

— …Не совершайте опрометчивых поступков, — чеканил архихранитель, — носите при себе выжимку из итанга. Не бродите в одиночестве. И еще… Слухи и паника. Не должно нам плодить их. Посему я и сокрыл аурелиус, покуда его не отыскали другие.

— М-м-м, — протянул Олеандр, смакуя дольку сангрии — ломтик плода таял на языке.

Аспарагус устроился на подоконнике, уложив ступню на колено. Стальные шипы на плечах его накидки бликовали. Ладонь оглаживала черенок меча, припрятанного в ножнах за поясом — хоть кисть хватай и пиши портрет: одинокий герой взобрался на вершину скалы в ожидании побоища.

И плевать, что все, за исключением десятка собратьев, считают его воплощением зла. Плевать, что лицо у него безжалостнее, чем у злодея, который вознамерился утопить мир в крови.

— Гм-м, — Олеандр отложил вилку и вздрогнул под прицелом золотого ока. — Ну что?! Я и без тебя понимаю, что нужно каждый шаг прощупывать. И все же… Мне не дохлого жука в салат подсунули! Меня убить пытались! Этот… кем бы он ни был, похоже, у выродка отраву раздобыл. Спирею изожгли. Меня отравили. А лимнады упоминали о ламии-граяде. Яд и грозы! Совпадение?

— Торопитесь, — отрезал Аспарагус.

— Ты охрану усилил? По Барклей убийца-вырожденка носится, а мы ерундой страдаем!

— Горазды вы возводить напраслины. — Аспарагус отвёл руку от меча. Но чувство, что он вот-вот кого-нибудь разрубит, не улетучилось. — Двукровное отродье ищут, третий день кряду ищут.

— Нектароделов допросили?

— Прошу, дозвольте мне оглядеться. Не нагнетайте, не сейте панику!

Аспарагус что, всё замять пытается? Что-то странное мелькнуло в его тоне. Что-то тёмное, пустившее по позвоночнику мороз. На краю сознания замигал огонёк тревоги, и Олеандр склонил голову в кивке.

— Благодарю. Отдыхайте.

Архихранитель скупо поклонился и, обогнув ствол, скрылся. Вскоре тишину нарушил скрип лестничных ступенек.

— Хм-м… — Олеандр зажевал губу.

Казалось, пора облегчённо выдохнуть. Но нет. Беседа сделалась столь же утомительной, столь и потуги возвратить телу подвижность. Опасения пробили доспех напускной кротости и воззвали к разуму. Раздумья поглотили Олеандра, обращаясь зазвеневшими в голове выводами.

Складывалось впечатление, Аспарагус то ли сам к вредительству причастен, то ли укрывает кого, то ли подозревает, а посему и взывает к ничегонеделанию, ссылаясь на ненужность шумихи. С другой стороны, зерно истины в его словах крылось. Откровенные проверки чреваты переполохом. Велик риск, покуситель заляжет на дно и затаится. И тогда они точно никого не повяжут. Разве что вырожденку, его пособницу, настигнут и допросят. Но и её отлов — задача незаурядная, сопряженная с угрозой. Едва ли она сдастся на милость правосудия, а сражаются двукровные за пятерых, а то и за десятых.