Белая ночь

И, взявшись под руку, приятели свернули с переулка на проспект. Молча, в непонятном волнении, они пошли вперед, и хорошо знакомая улица уже казалась им незнакомой, завороженной. То, что час тому назад было только похоже на сон -- деятельный, предприимчивый, осторожный, -- прежняя отчетливость и сухость красок вдруг сменилось лихорадочной и туманной грезой. По-прежнему, все, начиная с чугунной резьбы в воротах и кончая безукоризненно круглыми камнями мостовой, было до вычурности рельефно вблизи, но отдаленные предметы неожиданно выплывали навстречу, и стены домов с прозрачно-черной обманчивой глубиною стекол надвигались, как декорация или панорама. Круглый балкон у башни углового дома, звуки рояля из пятого этажа, воздушной тяжестью падавшие на землю, фигуры женщин, подходивших к окнам в белых пуховых платках, края подушек на подоконниках, все очаровывало непонятной новизной. Вдруг блистали клочочки неба в глазах у засыпающей лошади, и тут же рядом из открытого окошка доносился запах сирени и виднелась голова старика с веерообразной серебряной бородой, а за нею -- мебель в чехлах и восковые листья олеандров. Мелькнули, исчезая в переулке, две маленьких девочки на тоненьких ножках, вызывающе покручивая ус прошел офицер с перетянутой талией и колеблющимися бедрами, вдруг выплыло лицо с черной бородой и странно мерцающими глазами, углубленными внутрь, похожими на маленькие жуткие оконца... Обернулся, точно хотел заговорить, притворно нахмурил брови и медленно, как бы колеблясь, прошел в ворота. Опять жадная пустота раскрытых окон, а у одного из них -- женщина с красноватыми волосами и белой лебединой шеей. Засмеялась или не засмеялась?.. Под темной аркой подъезда замерли шаги и мрачно блеснула хрустальная ручка двери. Проплыл вокзал с бледно-желтыми четырехугольниками окон, и Ключарев с Гордеевым долго слышали позади себя шум уходящего поезда и грустно хохочущие свистки локомотива. Дойдя до набережной канала и увидав за холодными перилами заснувшую теплую воду с опрокинутыми черными и белыми стенами, с отчетливой линией карнизов, обведенных оранжевой чертой, с отраженным небом, художник не выдержал и громко стал считать волшебные, тающие, светящиеся, зеленоватые, розовые, золотисто-лимонные тона. Дул ветер, похожий на шутливые поцелуи в ухо, звуки военного оркестра из сада гонялись за смутными призраками вдали, и чей-то внимательный лучистый взор все время чудился сверху. Захлопнулось окошко с плачущим звоном...

-- Пора, -- сказал художник, -- могут запереть подъезды. Зайдем хоть в этот.

На лестнице скупо горели газовые лампы, и, через площадку, тревожный вечер сменялся уютной ночью. Вкрадчиво звучали по ступеням шаги, а когда вырисовывались слепые квадраты окон, хотелось закрыть глаза. Малиновое сукно, унизанное шляпками гвоздей, покойно сияющие медные доски напоминали о том, что кроме улицы с ее бегущими призраками и чьим-то лучистым взором есть совершенно особый мир, полный недоступных коридоров, открытых и закрытых дверей, интимно звучащих шагов и сонных дыханий, темных закоулков, где стоят неведомые шкафы и пахнет ношеным платьем. Еще площадка и еще три надписи -- две по бокам и одна посредине: "Оскар Клеменц" -- нарядными готическими буквами с широким росчерком книзу, "Ольга Андреевна Шаповалова", "Техническая контора".

-- Предоставляю выбор тебе, -- останавливаясь сказал художник дрогнувшим голосом.

-- Поднимемся на самый верх, -- умоляюще произнес Гордеев, стараясь отдалить минуту.

Жутко скользнуло последнее самое светлое окно, надвинулся и стал над головою низкий потолок последней площадки, и у обоих вдруг заколотились сердца. И почему-то уже не хватило решимости прочитать фамилии слева и справа. На средней доске было изображено: "Рафаил Николаевич Черемшанский, присяжный поверенный", а пониже зияла широкая щель "для писем и газет".

-- Звоню, -- сказал Ключарев и тотчас нажал тугую фарфоровую кнопку.

Раздался близкий, страшно реальный звон и почти в то же мгновение выглянуло немолодое, некрасивое, но приветливое лицо прислуги в белом переднике и чепце.

-- Рафаил Николаевич дома? -- спросил художник.

-- Барин с барыней уехали кататься и просили, если кто придет, обождать. Пожалуйте.

Из большой прихожей были открыты двери в освещенную столовую и в темные кабинет и зал, и, пока горничная снимала с Гордеева пальто, Ключарев для чего-то старался представить себе расположение остальных комнат. Видимо квартира была очень большая, с солидной адвокатской обстановкой, а в столовой на белоснежной скатерти виднелись бутылки и холодный ужин, сервированный на двоих.

-- Будьте любезны обождать здесь, -- сказала горничная, проходя в кабинет и щелкая электрической кнопкой, отчего посреди потолка вспыхнул сплошной граненый хрусталь, -- господа через полчасика приедут, -- добавила она, скрываясь в неосвещенный зал.