Белая ночь

Взяв карты с комода, она села с Пальчиковым рядом, так что колени их соприкасались; потом, сдвинув посуду, она вынула из колоды пикового короля, и хотя она колдовала молча, все догадались, что пиковый – это Краге.

– Веселье тебе, офицер! – развела она плечами, смешивая и растасовывая карты заново. – Богато живешь, вино и дружба к тебе отовсюду… – Она все кидала карты на стол и вдруг горделиво подняла бровь. – …А потом застрелят тебя, господин хороший, как собаку.

Уже никому не приходило в голову принять ее прорицание за шутку.

– Врешь, баба! – хрипло сказал Краге, втягивая голову в плечи. – Гадай еще… я не хочу умирать, – и сделал бессильный жест рукой, точно пытался стереть уже написанное.

– Больше некуда, – усмехнулась баба. – Поди покричи на них, на карты, может, и испугаются… – Она еще много раз полукругами раскидывала колоду.

Так она обошла всех; потешила поповен намеком на замужество, порадовала прапорщика предсказанием карьеры, Ситникову наобещала крест, и непонятно было, к а к о й крест она имела в виду.

– Теперь тебе, – взглянула она на Пальчикова, и открытое ее лицо осенила еще не ласка, но уже обещание ее. Все молча глядели, как происходило это добывание будущего, как в чернофигурной рамке поместился червонный валет, а вправо упал пиковый туз, а влево легла крестовая дама. Она раскинула карты еще раз, и пиковый туз, неотступно, как коршун, кружил над поручиком, но дама уже не приближалась.

– Вишь, – без воодушевления сказала она, – встретились, погляделись и разошлись.

– Крестовая-то – это ты, что ли? – перевалясь через стол, спросил Ситников.

– Крестовая – это я, – сказала она и отставила ногу под столом. Она еще несколько раз, заметно волнуясь, спрашивала у карт о Пальчикове, но вдруг смешала карты и встала из-за стола. – Не стану гадать!

Прежняя, непроницаемая, она удалилась на свое место, и тогда в сенях раздался топот ног, внезапно стихший за самой дверью. Кто-то, стоя там, шумно переводил дыхание. Таился в этом происшествии какой-то черный замысел…

– Входи, дьявол! – заорал Ситников, ножнами ударяя в пол.

Дверь открывалась медленно, потом показался бледный Флягин, он делал немые знаки своему патрону, вызывая его в сени. Здесь он доложил, что начальника несколько раз вызывали из штаба фронта, сердились и грозили словами, которые сам он, Флягин, не смеет и произнести. «Настойчивые!» – подумал поручик, догадавшись, что дело шло все о той же несчастной десятке.

– Я приду скоро, ступай. И потом, чтоб подоконники были вымыты! – почему-то с раздражением вспомнил он.

Одолеваемый бессвязными мыслями – и прежде всего тем, как догадался прибежать именно сюда Флягин, – он стоял во мраке, и ему представлялось, как огромная крестовая дама приходит к нему ночью в контрразведку. Из чуланчика доносился сдавленный шепот: «Ты к Нине Павловне сходи на ночку!» – «Да ведь она ж старая, противно». – «Дурак, она за ночь-то по пять грамм дает!» Пальчиков со всего размаху стукнул в дверь ногой, и там смолкли, точно юркнули в подполье. «Гноятся, а еще не мертвые…» Он вернулся в комнату за шинелью и фуражкой.

– Я принужден покинуть вас… спешное дело, господа! – Он избегал глядеть на Анисью, точно она могла удержать его от неминуемого. – Прощай, сова! – усмехнулся он напоследок и рывком затворил дверь.

…Все еще гостевала белая ночь в Няндорске. Под ее укрытием, прильнув к оконной щели, поглядывали в Анисьин дом три какие-то фигуры. То были местные жители, которые не пропускали случая узнать настроение временных няндорских хозяев. «Они встречали нас крестным ходом, они англичанам вопили «Welcome!»[1], они и красных встретят красными флагами… Вот она широта души…» Он с отвращением прошел мимо этих трех микробов паники, застигнутых на месте; проводив поручика рачьими глазами, они тотчас растворились в бесплотной дымке ночи.

Начинался рассвет; на севере это означает, что диск, перекочевав по горизонту, снова всплывает в голубые призрачные небеса, а вещи снова дают тень. Из окон заспанные выглядывали хари, силясь угадать, что означает в общей цепи событий ночная прогулка няндорского господина.

У гарнизонного собрания он догнал англичанина, того самого помощника коменданта, который спал на диванчике в углу. Проспавшись, он совершал утренний моцион и, видимо, рад был поболтать с кем-нибудь в этот предрассветный час. Некоторое время они шли рядом.

– Do you like our white nights?[2] – спросил из вежливости Пальчиков, примеряясь к не вполне устойчивой походке англичанина.

После выпивок тот всегда пребывал в состоянии крайнего благодушия.

– I like everything in Russia, – тряхнул тот угловатыми плечами и поскалил зубы. – Russia means plenty of timber, of grain and a lot of jolly girls…[3]

– And what do you say of Russian culture?[4] – спросил хмуро поручик.