Белая обезьяна, чёрный экран

Но жаловаться было не на что: я содержался в идеальных условиях. Судя по всему, за меня хорошо попросили. Предоставили отдельную палату с удобствами. За окном располагался больничный двор-колодец; противоположная стена была выкрашена, как и положено в нашем печальном городе, в бледный лимонный цвет, на ней виднелись окна, похожие на моё, а между ними — словно издевательство — обозначались элементы декора: облупленный и выкрашенный заново портик, рельефные балясины. Для Петербурга — вид из окна самый обычный. Если бы не решётки на всех окнах.

Вошедшая в палату пожилая женщина в белом халате поздоровалась со мной, придвинула стул и села.

Седые, убранные назад, волосы. Смуглая морщинистая кожа. Руки с тёмными пятнами на кистях. Жемчужная булавка под воротничком.

Для меня она была ещё одним жандармом. Я не собирался никак её приветствовать.

— Как чувствуете себя?

— Хуже некуда. Упечёте в отделение?

— Андрей Николаевич договорился подержать вас тут некоторое время, пока не уляжется ситуация.

— Ах да.

— Появляться на работе нельзя. И возможно, вам понадобится медицинское освидетельствование.

— Ну и какой диагноз вы мне влепили?

— Острое обсессивно-компульсивное расстройство.

— И всё?

— Пока всё.

— Накачаете меня каким-нибудь галоперидолом, чтобы я валялся, как этот… как его. Который на грядках… Давайте, давайте. Всё равно мне туда дорога.

— Нет. Обкалывать вас препаратами нет нужды.

— Тогда зачем вы здесь?

— Будем разговаривать.

— Я не верю во все эти штуки. В психологию, в психоанализ. B Бога тоже. Говорю, чтобы у вас было основание меня выпроводить. Или обколоть.

— Сказать честно, я сама с трудом верю в такие вещи как психоанализ. Тем интереснее моя работа.

— Как можно заниматься тем, во что не веришь?

— А результат?

молчание.

— Так и будете лежать?

молчание.

— Вы хоть бы сели. Всё-таки я вас намного старше, и я женщина.

молчание.

— Вот так-то лучше.

— Давайте прекратим.

— Не могу.

— Как вы мне осточертели.

— Мы с вами коллеги. Мы врачи. И вы не бросаете задачу, пока её не решите.

— Это моя личная проблема.

— Теперь и моя.

— Терпеть не могу чужих.

— Давайте поговорим, и я уже не буду вам чужой.

— О чём?

— Хотя бы про вашего первого пациента.

— Не помню.

— Тогда про второго.

— И того не помню.

— А того, которого вы лечили лет двадцать назад, помните? У нас у всех со времён ординатуры много занимательных историй и встреч.

— У нас в ординатуру попадали только… непростые ребята, очень. Или богатые.

— Моя ординатура досталась мне именно так, по блату. Мои отец и дед были известными психиатрами. А прадед — священник. Так что вы оканчивали?

— Первый мед, конечно. Был интерном. Потом работал в реанимации.

молчание.

— Есть какое-то препятствие, которое мешает вам со мной говорить?

— Кажется, есть.

— Поясните.

— Чёрт… Не знаю. Не могу сказать ни точно, ни приблизительно. Куда-то пропадают все слова. И всё вокруг — словно через мутное стекло.

— И всё-таки вы довольно точно описываете своё состояние.

— Это даётся нелегко.

— Поработайте ещё немного. Можно и не говорить.

— А что вы от меня хотите, чёрт побери?

— Напишите.

— Зачем? У меня нет такого дарования!

— Будет легче. Запишете — сможете подумать, исправить. Отыскать слово.

молчание.

— Попробуйте. Всё равно тратите время даром. Лучше записать историю, чем пить препараты.

— Давно не писал от руки. Уже и забыл, как это.

— Компьютеры в отделении запрещены. Забываете слова? У меня много словарей. Если хотите, завтра принесу.

— Ничего у вас не выйдет.

— А у вас выйдет. Напишите историю. Про вашего первого пациента. Того, которого вспомните, о ком захотите рассказать.

— Не знаю.

Задание 1. В первый раз

(из коробки № D-47/1-ЮХ)

1995 г.

Наутро в отделении всё уже было как обычно.

Стояла тишина: тревожная, душная, кисловатая. Рита ушла в сестринскую и, наверное, спала. А я не спал. Бродил по палате, собирался выйти покурить на улицу. Не дойдя до лестничной клетки, разворачивался. Возвращался в палату и садился за стол.

К двум койкам возле правой стены я подходил ночью раза три; мониторы показывали, что на этом маленьком островке всё спокойно и планово. Именно этих больных сегодня отгрузят в первую хирургию, ведь по меркам ОРИТа они считались уже практически здоровыми.

Бабка у окна храпела. Катетер торчал из её бёдер, как стебель из листьев. Всю ночь бабка металась и вопила, словно мозг её был яснее ясного, словно она понимала всё происходящее, — то ли звала кого-то на помощь, то ли прогоняла.

У «моей» пациентки аппарат ИВЛ шарашил будь здоров, поршень ходил вверх-вниз, гармошка растягивалась и сжималась. Сатурация девяносто шесть. Вот то-то же.

После общей летучки заведующий Виктор Семёнович обходил реанимационные палаты. Я передал смену и мог уйти, но болтался в отделении. Я ждал. От нечего делать начал строить башенку из коробочек с ампулами. Неловко повернувшись, нечаянно задел стойку, и флаконы зазвенели. Заведующий обернулся на шум.

— Что, коллега, судя по всему, ночка была образцово-показательная, — чуть улыбаясь губами с синими жилками, сказал он.