Белая обезьяна, чёрный экран

Я развёл руками и, кажется, тоже улыбнулся. Виктор Семёнович взял со стола потрёпанную историю болезни и начал её листать.

— Было проведено… Закрытый массаж, ну-ну. Дефибрилляция, интубация, атропин, — вслух читал он. — Хм, ну, допустим. Адреналин тебе тогда зачем, если сердце уже завёл? — заведующий оторвался от чтения и поднял на меня глаза.

— Виктор Семёнович, так схема же стандартная… — ответил я быстро, как на уроке.

Он кивнул и снова заглянул в историю.

— Реанимационные мероприятия можно считать результативными, — читал он, водя ручкой по строчкам. — Давление девяносто на шестьдесят, сатурация девяносто восемь, пульс восемьдесят два.

Я молчал.

— Ну что, поздравляю, — сказал заведующий. — Не прошло и полгода, как боевое крещение состоялось.

— Да уж… — пробормотал я.

Заведующий внимательно посмотрел на меня и сел за стол.

— Сделал всё как по писаному, — сказал он, доставая из нагрудного кармана авторучку. — В целом отличная работа.

И замолчал. Мне показалось, что сказано было всё… да не всё.

Я вопросительно смотрел на заведующего, и тот сообщил наконец:

— Старая примета, не обращай внимания. Считается, если первая реанимация в жизни дежуранта прошла без сучка и задоринки, то абстрактный молодой специалист, — заведующий кивнул в мою сторону, — тот, которому повезло в первый раз, неправильно выбрал профессию.

— Почему?

— Ну, вот так, — заведующий махнул рукой. — Не бери в голову, — он кивнул на металлический столик, где возвышалась моя пирамидка из коробочек.

— И убери уже свой зиккурат, — сказал он раздражённо. — Каждый день вижу это безобразие. В детском саду, что ли?

Я постоял посреди палаты. Потом подошёл к своей башенке, посмотрел на неё, подумал и сверху аккуратно водрузил флакон просроченного пенициллина с присохшим к стенкам желтоватым содержимым.

Направился в ординаторскую. Долго там переодевался, перекладывал вещи. Потом вышел и снова вернулся: забыл пейджер в кармане халата.

В дверях столкнулся с Андрюхой. Грачёв только что заступил на дежурство. Он поглядел на меня и присвистнул:

— Ну здорово, Исус-христос, воскреситель мёртвых.

Я похлопал его по плечу и попробовал протиснуться наружу. Но не тут-то было.

— Да ладно тебе! Ну вколол и вколол. Всё нормально, Юрка, слышь?

Я кивнул.

— Что, большой косяк? — спросил я, понижая голос и высвобождаясь из огромных грачёвских лап.

Грачёв пожал плечами.

— Да ну, какой косяк… — ответил он тоже тихо.

И добавил монотонно:

— Ты кроме адреналина ещё много всякой ненужной фигни вколол.

Я попытался возразить, но Андрюха отмахнулся.

— Всё равно не парься. Тётка жива? Жива. Победитель всегда прав, — Андрюха включил чайник и достал из тумбочки пачку пакетированного чая. — Чем меньше вмешательство, тем оно правильнее. Меньше вколол — больше помог. Ты ж на неё, беднягу, пол-аптеки угрохал. Лекарств и так нет ни хрена.

Я оставил Грачёва наедине с его завтраком, а сам пошёл по коридору к лифту. «Меньше помог — больше вколол», — повторял я про себя.

Выходя из дверей корпуса, я увидел, что сжимаю в руке дурацкий пейджер. В своё время я был очень доволен, купив его по дешёвке. Прицепил пейджер к ремню на брюках, пошёл вниз по лестнице и выскочил наружу, где на улицах города вовсю уже бушевал шумный, горячий день, один из последних тёплых дней длинной северной осени.

* * *

— Меня нет! Ме-е-ня не-е-ет!!

Мама Надя кричала. Я представлял, как она стоит, вцепившись в подоконник, и держится только за собственный крик. Видел её лицо, сморщенное и красное.

— Умерла-а! — вопила она. — Сдо-охла я, а-а-а! Юрка голодом смори-и-ил!

Я слышал её крик, кажется, от самой остановки. А может, ещё и в метро слышал, как она захлёбывается и давится страхом и пустотой, в которой повисла. Когда я вбежал во двор, под нашими окнами уже стояли две вездесущие соседки.

— Вон, бежит, красавец против овец…

— Ты бы, Юра, хоть сиделку ей нанял. В следующий раз милицию вызовем. За нарушение спокойствия.

— Мать одну оставить на ночь! По бабам, что ли, ходишь? Срамота какая!

Я перемахнул через разбитые ступеньки.

Ключ легко повернулся в замке, но дверь не поддалась. Что-то держало её изнутри.

— Ма-ам? — позвал я.

Дверь не ответила.

— Мама Надя! Открой! — я колотил кулаком по дерматиновой обшивке.

Послышался тяжёлый скрип.

— Мама Надя! — я приложил губы к замочной скважине. — Я хлеба купил. Хле-ба!